с кремом. Сергеев есть не мог, его колотило от предчувствия.
Потом все пошли в клуб, где начался концерт. Сначала был хор, потом танец с веерами, потом Леонова – она, конечно, была ведущей – объявила Сергеева.
Услышав название песни, китайцы зашушукали, узнали песню, и началось.
Сергеев в белой рубашке и галстуке Леоновой вышел на середину сцены, и усатая заиграла. Китайцы сразу стали хлопать и подпевать. Сергееву оставалось только открывать рот, и он с выпученными глазами орал только два слова: «БЕЛА ЧАО».
Феерический успех завершился поцелуем китайской девочки с букетом и поцелуем Леоновой без букета. На такое он даже рассчитывать не мог, он стал героем, но день еще не закончился.
Начальник лагеря кожаной рукой обнял Сергеева и, больно ущипнув за щеку, обещал грамоту и ценный подарок. От него как-то невкусно пахло сапогами, протезом и одеколоном пополам с потом.
Потом было кино «Адмирал Нахимов». Леонова махнула ему рукой, и они сели рядом.
Застрекотал киноаппарат, и Сергеев с замиранием сердца взял Леонову за руку, и она не отказалась. Он держал ее ладошку в своей руку и не верил своему счастью. Их сплетенные пальцы упали между коленями, и Сергеев чувствовал теплую коленку Леоновой.
Он весь сеанс сидел с закрытыми глазами и не видел, как адмирал громил вражеские эскадры, но морские баталии закончились, и они с Леоновой расцепили руки.
Онемевшая рука горела огнем, и, выйдя на улицу, Сергеев увидел, что солнце зашло и в небе висело грозовое облако. Стало страшно, он почувствовал, что произойдет ужасное, и не ошибся.
К ним с Леоновой подлетел Морозов и сообщил, что «Бела чао» – песня итальянских партизан, и Сергеев врун, и никакого китайского он не знает, вообще он козел.
Леонова покраснела – она, председатель отряда, ненавидела вранье. Посмотрела на Сергеева с презрением и вытерла свою божественную руку кружевным платком. Свет в глазах Сергеева померк, она ушла с Морозовым.
Он пошел за туалет, взял лом и отправился искать Морозова. Кто-то должен был умереть.
Лом оказался тяжелым, и Сергеев устало присел рядом с памятниками пионерам-героям.
Так горько стало Сергееву, что он сначала добил ломом гипсового мальчика, а потом переломал ноги памятнику похожей на Леонову: он сокрушил своего идола, бил, пока не появилась арматура.
За этот поступок его исключили из лагеря, хотели пришить политику и вандализм, но бабушка намекнула начальнику с протезом, что в месткоме узнают о его темных играх с детьми, и он заткнулся.
После школы Сергеев уехал в Москву и вернулся в город своего детства через тридцать лет, нашел Морозова и, выпивая с ним, спросил про Леонову.
Леонова закончила школу с медалью, но не поступила, папу, главного инженера, посадили за хищения цемента с конфискацией, Леонова жила у бабки в деревне, потом вышла замуж за местного тракториста, он ее бил, она вместе с ним пила самогон и чуть не села за кражу из ларька. Теперь работает на цементном заводе вахтершей и пьет как лошадь.
Благополучный Сергеев ужаснулся, и наутро ноги привели его на проходную. Он увидел жалкую, беззубую, с фингалами, древнюю старуху и не подошел, хотя заметил, что она его узнала.
Не захотел соприкасаться с чужим несчастьем, боялся заразиться – в этой Леоновой ничего не напоминало о той, только глаза из-под синяков сверкали прежним светом, и коленки в резиновых сапогах были такими же…
Кентаврофилия
У Тамары дилемма: муж умный, а не ебет, и есть мужчина – чистое животное, но не тонкий, не владеет изящными манерами, как увидит – сразу валит, ни словечка не скажет, не отметит гладкость рук и лебединость шеи, но сильный, сволочь, ничего не скажешь.
Встанешь после него – и кажется, что в санатории побывала двадцать четыре дня…
А как жить? Где найти золотую середину?
Вот такие вопросы томили Тамару, хозяйку двух контейнеров на оптовом рынке у метро «Каховская», женщину решительную, ягодку сорока пяти лет. Про таких говорят: «А она ничего, сзади выглядит на тридцать, спереди плюс пять». После трех стаканов на любом банкете найдется провожатый для далеко идущих последствий, но она не такая – только по любви и никаких звериных штучек, а вот бес один раз попутал.
Обсудить свое двойственное положение было не с кем, подруги из НИИ, где в лаборатории внезапных выбросов газа (газовая отрасль) они сидели много лет, растворились в челночных баталиях девяностых. Когда лабораторию закрыли, мужчины легли на диваны проклинать кровавый режим, а женщины всей своей слабосильной половиной оказались в клетках оптового рынка ЦСКА, где торговали достижениями Китайской Народной Республики, разгадывали кроссворды и читали книги. Общество для общения было отменным – филологи и историки, научные сотрудники и даже одна актриса, которую в кожаной куртке и дымчатых очках никто не узнавал.
Было холодно, но весело, и полный пансион: утром кофе, потом обед, приготовленный специалистом по древнегреческой мифологии, после обеда рассказы географа из клетки по продаже батареек о Бермудском треугольнике, а уж после восьми банкет в кафе «У Рустама» по случаю дня рождения девочки из колготок, умницы с тремя языками и мамой лежачей после инсульта.
За пару лет раскрутилась Тамара, стала на себя работать, муж дома амбразуру собой закрыл – дочку до ума довел, дома порядок держит, ремонт сделал, варенье варит, шторы стирает, на даче травинка к травинке. Домой кормилица придет – сапожки снимет, ванну нальет. Золотой человек, родной. Поцелует его в голову плешивую, посмотрит в глазки лучистые – и спать без задних ног и передних рук.
В субботу передача по ТВ была для пытливых умов – дядька с бородой рассказывал, что в семидесятые годы опыты проводились по закрытой тематике – трансплантация головы молодой собаки к старой, показывали опытный образец: старая собака с двумя головами на глазах молодела, и тело ее обрастало новой шерстью.
Тамара посмотрела на своего и подумала: «Вот бы моему тело кабана пришить, а голову его золотую оставить. Кабана не жалко, голова ему не нужна совсем, куплю ему джип, он точно напьется и разобьется, тут мы его прооперируем, и славно получится».
От этих мыслей смешно и страшно стало, неосуществимое желание соединить в одном флаконе шампунь и кондиционер не под силу даже дьявольскому парфюмеру.
Спать легли сразу после телеперадачи о двух собаках, муж лежал тихо, Тамара ворочалась, и одного ей хотелось: чтобы все, что она задумала, случилось хотя бы во сне. А наутро после душной ночи все встало на свои места, а ночь растворилась в утреннем свете и больше никогда не возвращалась.
Геном простого человека
Сергеев утром за чаем услышал по радио новость, что гомо сапиенс только в 90 раз сложнее круглого червя. Эта новость потрясла его.
Он знал, что мир людей несовершенен, но чтобы настолько! Потом он успокоился, перебрал в памяти своих знакомых и со скрипом согласился с открытием научного мира.
Первым на ум пришел его начальник, редкая тварь – ну не настолько редкая, как мамонт, но все-таки. Червяк он был некруглый, а совершенно плоский, а плоские черви дурнее круглых в семь раз, и это значит, при нехитром расчете, что Сергеев был сложнее начальника в 490 раз, а разрыв их по зарплате был тоже нехилый – начальник в 40 раз был умнее Сергеева по доходу на его подлую душу.
Это соотношение описывало весь спектр чувств Сергеева: каждый день приходилось терпеть вопиющую несправедливость и нарушение законов природы. Начальник знал, что Сергеев его не любит, и ему, начальнику, страдания Сергеева были по хую.
Прямые свои обязанности Сергеев исполнял нормально. Они занимались созданием имиджа новых героев капиталистического труда, Сергеев отвечал за стройность биографии клиента, подчищал в документах двойки, полученные в пятом классе, убеждал бывших жен не выступать, выкупал у них старые фотографии, на которых клиент плохо выглядел в трениках в Гаграх с первыми детьми, сопливыми и некрасивыми. Они, получив небольшие «отступные», соглашались не признаваться таблоидам, что государственные люди были когда-то их мужьями.
Иногда приходилось покупать дипломы, где оценки были средние, красные дипломы стоили ненамного дороже, но привлекали излишнее внимание. Только синие: достойный человек должен быть не ботаник –
