народ, который ты вывел из земли Египетской, в землю, о которой Я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: потомству твоему дам ее!“ Или из Второзакония, главы тридцать первой, стиха двадцать третьего: „И заповедал Господь Иисусу, сыну Навину, и сказал ему: будь тверд и мужествен, ибо ты введешь сынов Израилевых в землю, о которой Я клялся им, и Я сам буду с тобою“. Все эти строчки свидетельствуют в пользу версии, согласно которой Господь заповедал всю землю Израилеву евреям, не так ли, Ури?..
…Но Иерусалим — отдельная песня. Именно он и стал причиной усобицы между детьми Авраамовыми, и кстати, по сию пору является яблоком раздора для народов, ими порожденных. В тексте Иерусалим, разумеется, не упоминается. Когда составлялось завещание, его еще не было. Но из контекста четко видно, что именно это место не поделили между собой Исаак и Измаил. И отец решил разрешить их спор до того, как навечно сомкнет веки. Он, очевидно, пригласил в Хеврон нотариуса… этакого адвоката тех далеких времен… и постановил ему составить завещание. Чтобы раз и навсегда положить конец всем ссорам.
В тексте своего послания старик Авраам говорит лишь о горе Мории. Он не рассказывает в подробностях о сути спора, полагая его очевидным для себя и для тех, кто собрался тогда у его смертного одра. Ури, ты только вообрази себе, какие страсти бурлили в этом семействе! Ведь гора Мория — совершенно особенное место. Именно там, по Писанию, Авраам был готов принести в жертву Исаака. И все завещание сводится к тому, что Авраам окончательно решает, кто будет наследовать эту гору…
Дорогой сын мой, тебе не надо объяснять всю значимость сделанного открытия. Ты сам не хуже моего знаешь, что творится сейчас в нашей стране. И ты отлично знаешь, кто и как всегда оспаривал эту землю друг у друга. Завещание Авраама обладает абсолютной силой и авторитетом. С ним не поспоришь. Если выяснится, что он отдал эту землю евреям, то как можно будет после этого помыслить о добровольном компромиссе с арабами? В нарушение завета Авраамова? А если выяснится другое? Тебе известно, что наши заклятые враги — ХАМАС — исключительно религиозны. Для них слово Авраама такой же закон, как и для евреев. И если они узнают, что старик завещал Харам аль-Шариф наследникам Измаила, им больше не о чем будет говорить с нами, евреями. А если в завещании, напротив, обнаружатся неутешительные для них вести, как они себя поведут, эти правоверные мусульмане?..
…К чему я все это говорю… А к тому, что слишком многие будут заинтересованы в том, чтобы ни при каких обстоятельствах не предавать завещание Авраама гласности. Это накладывает на меня огромную ответственность. Очень важно, пойми, жизненно необходимо, распорядиться этим сокровищем правильно. Сегодня вечером я попытаюсь встретиться и поговорить с нашим премьером. Но если вдруг со мной что- нибудь случится — не дай Бог, конечно, — вся ответственность за дальнейшую судьбу моего открытия падет на твои плечи, Ури…»
При этих словах Мэгги ободряюще коснулась рукой плеча Гутмана-младшего.
— «Как видишь, я не раскрываю вслух содержание завещания. Я не хочу рисковать. Как я уже говорил, нельзя исключать того, что даже сама запись эта попадет не в те руки. Но если со мной случится беда, моя миссия станет твоей миссией. Табличку я спрятал. В надежном месте, о существовании которого, помимо меня, знают еще лишь двое — ты и мой брат…
Мы с тобой часто ругались и вообще плохо ладили в последние годы, сынок. Но забудь про все это! Лучше вспомни старые добрые времена и ту поездку, которую я тебе устроил на бар-мицвах. Помнишь, Ури? Вспомни…
Поиск стоит начать с Женевы. Но не с того города, о котором слышал каждый школьник. Я имею в виду другое, более современное место, где каждый может быть тем, кем захочет. И когда будешь там, хорошенько вспомни ту нашу поездку…
Ури! Если я уйду из этой жизни, ты найдешь меня в другой. Она есть. Удачи, сын!»
Экран погас. Давид Розен переступил затекшими ногами. Он был потрясен увиденным и услышанным. Как и Мэгги. Что до Ури, то тот пребывал… в бешенстве!
Он изо всех сил лупил по клавиатуре, пытаясь отыскать на отцовском диске что-нибудь еще. Но ничего больше на нем не было.
— Не может быть… Не может быть… — будто в бреду бормотал он.
Вновь включив запись, он перемотал на самый конец и вновь убедился в том, что после слов «Удачи, сын!» все заканчивается.
— Господи! — воскликнул он, и в голосе его были ярость и мука. — Поверить не могу! Но как это похоже… Как это похоже на него, будь он трижды проклят!
— Ури, о чем ты? — осторожно подал голос Розен.
— Я?! Я вот об этом! Об этом, черт возьми! Давайте теперь, друзья, похлопаем! Он, наверно, ждал от нас этого, старый клоун! Мало ему того, что он сам лишился жизни! Мало ему того, что из-за него убили мать и теперь могут убить еще бог знает сколько людей, включая меня, его сына! И что же? Он открыл нам свой секрет? Черта с два! Он все никак не наиграется! Даже после смерти! Псих!
— Ури… — Мэгги пыталась говорить максимально спокойно и рассудительно. — Но разве он не намекнул нам? Ты помнишь, что он сказал про Женеву?
— Да не слушайте вы его, ради всего святого! Какая, к чертовой матери, Женева?! Во всей этой галиматье нет ни одного слова правды!
— Но почему? Почему ты так уверен?
— А вот я тебе говорю: это все вранье! От начала и до конца!
— У тебя есть основания так думать?
Он поднял на нее красные глаза.
— Сколько угодно. Ну, начать хотя бы с этих его слов: «Табличку я спрятал. В надежном месте, о существовании которого, помимо меня, знают еще лишь двое — ты и мой брат…»
— И что тут такого криминального?
— Все просто, Мэгги! Очень просто! У моего отца никогда не было никакого брата!
Мэгги и Ури покинули контору Розена, пребывая в смятенных чувствах. Они до сих пор не могли оправиться от шока и уложить в головах увиденное и услышанное. Наконец, они были слишком заняты разговором друг с другом, чтобы услышать, как адвокат снял трубку своего телефона и начал набирать какой-то номер, едва только за ними закрылась дверь. Когда же они вышли на улицу, Розен уже просил позвать к трубке человека, которого и он, и Шимон Гутман всегда считали своим боевым и идейным соратником.
— Да-да, немедленно! Мне срочно необходимо поговорить с Акивой Шапиро!
ГЛАВА 41
Им с каждым днем все труднее было прятаться. Золотое правило любого подпольщика гласит: никогда не ночуй под одной и той же крышей дважды. Для того чтобы жить по столь суровым правилам, необходимо было иметь в своем распоряжении множество конспиративных квартир и явок, а у Салима Назаля и его бойцов таких квартир уже почти не было. Мирные переговоры в Иерусалиме серьезно осложнили им жизнь. Рядовые палестинцы в какой-то момент перестали сочувствовать тем, кто минировал израильские пассажирские автобусы и супермаркеты. Все чаще и чаще на всех углах слышались возгласы: «Дайте нам шанс! Давайте посмотрим, чем все закончится!» Нет, никто пока не отказывался от идеи возобновления вооруженной борьбы в случае неудачи переговоров, но пока ведь переговоры еще продолжались…
В такой обстановке действовать было очень сложно. Все меньше и меньше находилось тех, кто готов был дать приют группе бойцов ХАМАС, которые в нарушение воли собственного политического руководства делали все, что могло привести к срыву переговоров. Назаль и его люди страшно рисковали. Они отлично понимали, что в случае их обнаружения им будет грозить смерть и потом им уже будет все равно, что именно их убило — израильская ракета, пуля, выпущенная из винтовки боевика ФАТХ, или нож бывшего соратника по ХАМАС, группировки, которая не прощала своим сторонникам неповиновения воле высшего руководства.
Салим осторожно присматривался к хозяину дома — мужчине примерно его лет с аккуратной бородкой истинного исламиста. Жилище его ничем не отличалось от других — унылая коробка, воздвигнутая из
