хребта начиналась и того дальше от Каймирского перешейка), или обратиться с предложением о поддержке к правительству Фаалокра, которое, контролируя из прежней столицы, Алаофы, большую часть Центральной Лоруаны, провозгласило целью воссоединение страны — но в любом случае не допустить принесения Каймира в жертву очередной попытке возродить некогда утраченную уиртэклэдскую государственность. Кому же, как не им, студентам исторического факультета, было знать: «возрождалась» она всякий раз не только на собственно уиртэклэдской территории, и приводило это к одному результату — полному и кровавому краху… Но увы, даже не были сформированы какие-то единые органы власти на самом Каймире (прежде входившем в состав Лоруаны не как целое, а отдельными областями) — и ничего не удалось решить прежде, чем под вечер второго дня только что наступившего 7782 года в Кильтуме высадился уиртэклэдский десант; и несколько бурных и трагических дней прошли в попытках переговоров городских властей с захватчиками, в надежде уберечь город от разрушений, и одновременно — обращений к правительству Фаалокра за помощью; а затем, когда в ожидании подхода его войск в городе всё же начались грабежи и погромы, жителям Кильтума пришлось организовать оборону своими силами — увы, к войне готовы не были… И Джантар помнил — как студенты, которых приближение очередной группы захватчиков застало прямо в здании университета, вскрыли имевшийся в подвале склад лёгкого стрелкового оружия, и тоже попытались организовать оборону здания — но не помнил самого боя. Воспоминания обрывались совсем близким оглушительным взрывом за окном — у которого он, тогда ещё Тукар Саум, в тот момент стоял… И лишь теперь уже, специально обратившись за разъяснениями к литературе, он узнал: такой бой в Кильтуме действительно был, и здание университета, хоть и сильно разрушенное, всё же не досталось «борцам за независимость от Лоруаны», а спустя ещё двое суток — подошедшие наконец войска правительств Фаалокра вовсе выбили их из Кильтума, так что больше никуда на самом Каймире война так и не пришла (но увы — в отличие от перешейка с его смешанным населением, который, впоследствии ещё несколько раз перейдя из рук в руки, так и остался под властью Уиртэклэдии почти до конца 7782 года, когда правительство Фаалокра, объединив к тому времени всю историческую Лоруану, смогло наконец приступить к борьбе с сепаратистами в Уиртэклэдии, Приполярье и Дмугилии, затянувшейся до 7785 года — и тогда было юридически оформлено воссоединение Лоруаны в прежних границах; однако перешеек, вновь войдя в её состав как бы вместе с Уиртэклэдией, почему-то с тех пор как бы тоже считался уиртэклэдской территорией)… О самом же студенте по имени Тукар Саум — никаких упоминаний в литературе Джантар не встретил, да и вряд ли их следовало ожидать: в ходе боя был практически утрачен университетский архив тех времён. И даже не удалось установить — из какого номера какой газеты была кем-то вырвана та случайно попавшаяся ему страница, что пробудила воспоминания…
…В семье Джантара не очень удивились такому пробуждению памяти — но сразу предупредили: говорить о таком можно не всем. И даже не потому, о каких событиях пришлось бы: всё это было давно в прошлом, оставшиеся участники войны с самых разных сторон жили в лоруанском обществе как мирные граждане, не считаясь ничьими врагами — а… просто для лоруанско-уиртэклэдской культуры была неприемлема сама идея пробуждения глубинной памяти как факт реальной жизни! Да, оказывается — снова, как и тогда, одни народы считались «более правыми» в своих верованиях и представлениях, чем другие. Тем более, Фиар и Итагаро по-своему подтвердили это: Фиар замечала странную реакцию некоторых людей на её способность останавливать кровотечение, а Итагаро — сам не сразу признался Джантару в своей способности входить в контакт с электронной техникой (причём продолжающей развиваться дальше, так что вскоре он надеялся уже не просто чувствовать работу приборов, исправное или неисправное состояние, но и самому влиять на них, и принимать конкретную информацию). И оба уже были предупреждены родителями: хотя «вообще» реальность таких феноменов как будто не подвергается сомнению, конкретному человеку признать их за собой рискованно. Для чхаино-каймирской культуры это было естественно — но в лоруанско-уиртэклэдской среде такой человек сразу становился чем-то вроде психически больного, или даже — меченым клеймом «запретного», принадлежащего иной, не совсем человеческой природе. Так что риск был даже пытаться навести справки в Кильтумском университете, если бы каким-то чудом сохранилась часть тогдашнего архива…
…А вскоре и Итагаро пришлось покинуть Кераф, переехав к очередному месту работы родителей — секретный полигон в Моараланской пустыне, на противоположной, восточной окраине Лоруаны… Увы, разговоры о ненужности многих направлений исследований были не просто разговорами: закрывались целые институты, и специалистам даже высокой квалификации приходилось соглашаться на рутинные прикладные разработки, либо связывать судьбу с секретным военным проектом, как и пришлось вновь сделать родителям Итагаро. Раньше на такую работу вooбще шли неохотно: ведь там и высокая квалификация, и высокий ранг специалиста в проекте предполагали лишь роль иcпoлнителя, решающего свою узкую задачу без права знать, частью какого целого она является (да непонятен был и сам смысл этого в объединяющемся человечестве) — но теперь выбирать не приходилось. Пропаганда всё более создавала образ учёного-чудака, оторванного от реальной жизни, где в ход шло что угодно: от малоприспособленности к физическому труду до чуть ли не… трусости в бою (странно, но спустя полвека после войны как-то очень умело намекали на такое), много рассуждалось и о том, каких явлений природы наука не смогла объяснить, каких тайн не раскрыла — и тут уж, казалось, кто-то забывал даже самую суть электромагнетизма, гравитации, исторических процессов в обществе, придумывая очевидно бредовые «гипотезы», и ссылаясь при этом на некие древние тайные учения, мудрецов, оракулы… Хотя и непонятно было — что посредством чего пытались опровергнуть или что доказать: например, заявляя, что, «душа не объяснима через нервы»; «всё равно неясно, из чего состоит протон»; «в древности такие же дома строили без техники»; «люди дальних миров летали быстрее света, а фархелемская наука пришла к тому, что это невозможно»; «по статистике Спираль Жизни с её генетическим кодом возникнуть не могла, но она есть — значит, кто и как её создал?»; и наконец то, что, видимо, считали важнейшим аргументом: «нынешние дети не стали лучше от больших знаний. Прежние мало знали, но взрослых уважали больше»… И пусть вcё это был абсурд, броские фразы для невежд, и только — но казалось, и этому искренне верили в верхах лоруанской власти, где решалось, сколько и на какие исследования выделить тысяч или миллионов бэни — лоруанских денежных единиц. И наука всё более проигрывала даже непонятно в чью пользу: неясно было, куда идут «сэкономленные» так средства, где, что и кому дают. Зато всячески превозносился «простой человек» — с малым запасом знаний, невысоким полётом мысли, готовый удовлетвориться всем самым примитивным, но обиженный на цивилизацию за то, чего она ему не дала. И именно он, «простой», всё более провозглашался неким «корнем и основой человечества», и на него должно было быть рассчитано всё: производство, быт, идеология — образованному же человеку предлагалось превратиться в прислугу при нём, кое-как обеспечивая его «насущные нужды» и не помышляя о большем. И это уже говорили открыто и спокойно, как о чём-то заурядном, давно известном — хотя означало, по сути, сворачивание развития цивилизации и отнятие у неё всяких перспективных целей. Нo люди не могли не думаться, что же тогда ждёт всё человечество, и конкретно каждого из них — и напряжённость в обществе нарастала…
И был момент, когда казалось, что «уже началось»: в преддверии очередного учебного года некие чиновники решили, что слишком многие дети пользуются особым режимом не по праву — и в школу вместе со всеми пошли даже некоторые мутанты с явными анатомическими дефектами. Да ещё тут же (будто этого мало) случилась поразившая всю Лоруану история с формой одежды школьников… Они действительно в чём только не явились тогда на занятия: и в старой национальной одежде, и в иностранной школьной форме, и одетыми как крестьяне или даже нищие прежних времён, и в вовсе странных облачениях, которые разве по ошибке кто-то мог счесть своей национальной или старинной ученической одеждой! И хотя потом те же чиновники, спохватившись, принялись спешно давать новые разъяснения, и переводить многих школьников посреди уже начавшегося полугодия вновь на особый режим — чувствовалось: даром это не прошло, оставив глубоко в подсознании общества и поныне тлеющий там след. Многие восприняли случившееся как серьёзное оскорбление на национально-религиозной почве (и именно тогда вдруг стали раздаваться голоса, что такие-то этнические группы не уважают обычаев и понятий других; в прессе пошла волна материалов со сравнением традиций разных народов; затем на этой волне стали вспоминать о праве на введение отдельными территориями своих местных законов — а кое-где, по слухам, такие законы фактически уже действовали)… И что можно было подумать — когда даже в газетах лоруанской и особенно каймирской
