последовательную, а на деле столь легко поддающуюся влияниям логику; через его столь беспомощное перед всяким насилием себялюбие. Если взглянуть без рационалистических и натуралистических предубеждений на то, что происходит в мире в последнее время, то уже сам способ поведения человека и его духовно-душевная настроенность будут достаточно красноречивы.
Обо всем этом забыло новое время: мятежная вера в автономию сделала его слепым. Оно полагало, что человек может просто обладать властью и быть всегда уверенным в ней — в силу какой-то логики вещей, которые будто бы должны вести себя в области человеческой свободы столь же правильно и надежно, как в природе. Но это не так. Как только энергия, материал, структура — что угодно — попадают в орбиту человека, они приобретают там новый характер. Это уже не просто природа, а элемент человеческого окружения. Они становятся причастны свободе, но также и беззащитности человека и от этого приобретают неоднозначность, становясь носителями как позитивных, так и негативных возможностей.
Одна и та же химическая субстанция представляет собой в живом организме нечто иное, чем в минерале, поскольку организм включает ее в новую структуру и дает ей новую функцию. Сказать, что кислород есть кислород, было бы не научно, а примитивно. Это верно в абстрактном смысле, в конкретном же — нет, ибо в конкретное определение кислорода входит и та связь, в которой он находится. Орган в теле животного — не то, что в теле человека, ибо здесь он становится причастен всем формам жизни духа, его аффектам, его рациональным и этическим переживаниям, и приобретает таким образом новые возможности как творчества, так и разрушения; достаточно сравнить, как мы обыкновенно говорам о «сердце» человека и как мы представляем себе сердце у животного. Не видеть этого было бы материалистической примитивностью. Та же самая примитивность сквозит и в оптимизме нового времени, полагающем, что «культура» есть нечто само по себе вполне надежное. На самом деле «культура» означает только то, что различные элементы природной действительности попадают в сферу человеческой свободы и получают там потенциал нового рода. В них высвобождаются совершенно новые возможности, но именно в силу этого они оказываются под угрозой и сами чреваты бедой, если только человек не включит их в новый, нравственно- личный порядок. А разве иначе могли бы произойти в самой сердцевине европейской культуры вещи, которые происходят десятилетиями? Все эти ужасы не свалились на нас с неба, точнее — не поднялись из ада! Все эти невообразимые системы бесчестия и разрушения не были изобретены вдруг, когда все было в полном порядке. Чудовищные злодейства, столь осознанно совершаемые, не могут быть списаны на счет отдельных выродков или малых групп, — лежащие в их основе, извращения действовали уже с давних пор, как медленно убивающие яды. Нравственная норма, ответственность, честь, чуткая совесть — все это не могло бы исчезнуть из жизни так стремительно, если бы уже давно не утратило своей ценности. Но если бы культура была действительно тем, что видело в ней новое время, всего этого не могло бы произойти.
Новое время думает, будто мировое вещество, попав в сферу свободы, остается столь же устойчивым, как и в сфере природы. Будто тем самым возникает некая вторая природа, хоть и более сложная и подвижная, но в остальном столь же надежная, как и первая. Отсюда и происходит то легкомысленное, можно сказать, бессовестное обращение с сущим, которое становится тем непостижимее для наблюдателя, чем внимательнее приглядывается он к ходу нашего культурного развития. И именно отсюда надвигается на нас постоянно растущая опасность — как духовная, так и материальная, как для человека, так и для его создания, как для отдельного индивида, так и для человечества в целой.
Мы постепенно начинаем это понимать; другой вопрос, распространится ли понимание достаточно быстро, чтобы предотвратить угрожающее всей земле бедствие — большее, чем война. Во всяком случае, ложная буржуазная вера во внутреннюю надежность прогресса поколеблена. Многие уже догадываются, что «культура» — не то, что предполагало новое время: не благополучно-прекрасная безопасность, а отчаянная схватка не на жизнь, а на смерть, и никто не знает, чем она кончится.
Мы говорили о «не-гуманном человеке» и о «не-естественной природе» — теперь следовало бы найти слово для обозначения характера грядущей культуры. Признаюсь, я его найти не могу. Уже и первые два термина вызывают недоумение. «Гуманное» — значит «человеческое», так что избранное нами слово должно обозначать «нечеловеческое». Но ведь речь-то идет о человеке! И, пожалуй, даже о предельном обнажении того, что называется «человеком». О последнем выборе, в котором определяется его существо - то существо, которому дано получить свои окончательные определения не через «природу», но каждый раз только через акты выбора. Равным образом и то, что наука открывает как сущность вещей, есть ведь тоже природа, и именно природа, так что и второе обозначение, выбранное нами, по-видимому, противоречит само себе.
Поэтому я могу только надеяться, что читатель поймет эти слова так, как я их понимаю, а именно из хода истории, «Гуманное» — как особую форму человеческого, которая была определяющей от античности до нового времени; «естественное» — как тот образ внешней действительности, который такой человек видел вокруг себя и с которым он сообразовывался…
Грядущей культуре я не могу подобрать никакого обозначения; говорить о некультурной культуре было бы, пожалуй, в контексте этой книги и правильно, но чересчур расплывчато и потому едва ли уместно.
Во всяком случае, не-гуманный человек, не-естественная природа ц предугадываемая форма грядущего человеческого созидания неразрывно связаны между собой.
Тип этого созидания глубоко отличен от предшествовавшего. Ему недостает как раз того, что обозначалось словом «культура» в старом смысле: спокойно-плодотворного, цветущего, благодетельного начала; теперь оно несравненно жестче и направленнее. Ему недостает органичности в смысле естественного роста и гармонических пропорций; оно подчинено волевому напору, Результат его - это не пространство надежного обитания и роста; более близки оказываются здесь образы мастерской или военного лагеря.
Существенной чертой грядущей культуры - мы должны еще раз вернуться к этому - будет опасность. Простейшее обоснование необходимости и смысла культуры заключается в том, что она дает безопасность. Именно таково было ощущение древнего человека, окруженного непонятной и непокоренной природой. Для него культура означала все то, что оттесняло надвигавшиеся на него силы в делало жизнь возможной. Постепенно безопасность росла, природа перестала быть чем-то чуждым и угрожающим, превратившись в неиссякаемый источник благ и вечно действенных сил обновления, источник полноты и изначальности, каким видело eе новое время. Но затем соотношение еще раз перевернулось: в ходе истории человек снова вступил в опасную зону, но на этот раз опасность возникла из тех самых человеческих усилий, которые отвратили ее в первый раз,- то есть изнутри самой культуры.
Она происходит не из отдельных трудностей, с которыми еще не справились наука и техника, ее источник - то, что составляет необходимый компонент всякого человеческого деяния, даже самого духовного, а именно власть. Иметь власть — значит быть хозяином данной вещи. Власть позволяет нам обезвредить все действия подвластного нам сущего, направленные против нашей жизни, или использовать их для удовлетворения требований этой жизни. В значительной мере это уже совершилось; человек распоряжается уже почти всеми непосредственными воздействиями природы. Не распоряжается он опосредованными действиями, например, самим «распоряжением». У него есть власть над вещами, но нет - или скажем более обнадеживающе, пока еще нет власти над своей властью.
Человек свободен и может использовать свою власть, как хочет. Именно поэтому он может использовать ее неправильно; неправильно, то есть ко злу и разрушению. Что гарантирует правильное использование? — Ничего. Нет никакой гарантии, что свобода сделает правильный выбор. Имеется только вероятность того, что добрая воля превратится в склад души, в позицию, в характер. Но, как мы уже видели, беспристрастный взгляд принужден констатировать отсутствие такого характера, который сделал бы правильное распоряжение властью вероятным. Человек нового времени не подготовлен к чудовищному взлету своей власти. Не существует еще продуманной и действенной этики пользования властью; тем более не существует а соответствующего ей воспитания - ни для элиты, ни для всех.
Тем временем принципиальная опасность, заложенная в самой свободе, приняла особо угрожающую форму. Наука и техника научились попользовать энергию природы и самого человека в таких масштабах, что размеров возможных внезапных катастроф и постепенных разрушений попросту нельзя предугадать. С полным правом можно сказать, что сейчас начинается новый этап истории. Отныне и навсегда человек будет жить бок о бок с постоянно растущей и угрожающей всему его бытию опасностью.
