— Зачем ему это понадобилось?
— Мы никогда с ним не ладили. А под конец дело дошло до скандала. Началось с того… — Филипп замялся и, видимо, решил не договаривать. — В общем, это была неприятная история. Я понял, что вместе мы работать не можем, и профессор Глив перевел его в другую лабораторию.
— Так что теперь у тебя нет помощника?
— Да. Но это не имеет значения, потому что мне предложили прекратить мои исследования.
— Что?! Кто предложил?
— Сегодня утром ректор вызвал нас с Гливом к себе и сообщил, что было заседание совета и ему поручено проследить, чтобы я не продолжал работы.
— Ну и что ты сделал?
Филипп пожал плечами.
— А что я мог сделать? Это их лаборатория и их оборудование. Глив пришел в бешенство и собирался тут же подать заявление об уходе, но мне удалось его отговорить. Какой смысл уходить нам обоим? Это означало бы конец всему, чего он достиг на кафедре генетики.
— О чем ты? Неужели ты решил уйти?
— Да.
— Филипп!
— Но как я могу остаться?
— Черт знает что!
Они стояли рядом на мощенной камнем террасе в смотрели на шоссе и бегущий по нему поток автомобилей.
— Чепуха, — спокойно сказал Филипп и улыбнулся. — Это еще не конец света. Там лежит наша страна. — Он показал на север и легонько хлопнул Деона по плечу.
Стоя рядом с Филиппом на этой высоте у парапета, который опоясывал вершину холма, точно крепостная стена, Деон внезапно ощутил прилив неколебимой уверенности, почувствовал в себе несокрушимую силу. Они стоят здесь одни, стоит вместе, плечо к плечу на высокой городской стене, которая выдержит любую осаду. Они разделят вместе любые несчастья и мужественно выдержат их.
— Ты прав, — сказал он. — К черту их всех!
Филипп посмотрел на него с легкой усмешкой.
— Я дождусь конца и потом уйду.
— Какого конца? О чем ты?
Филипп снова посмотрел на далекие горы.
— Возможно, ты не слышал. Идет скандал из-за того, откуда я получал яичники. По- видимому, этот вопрос рассматривался вчера на заседании совета факультета, и, хотя Глив делал все, что было в его силах, начались разговоры о нарушении этики, и… — он вгляделся в лицо Деона. — Но ты же член совета?
Деон передернул плечами.
— Да, но… я был занят… У меня как раз… И я сообщил, что не смогу присутствовать. И вообще я избегаю бывать на этих собраниях.
— Ах, так!
— Ну и что произошло?
— Они постановили провести расследование, и ректор вынужден был спросить, откуда я получал яичники.
Деон прикусил нижнюю губу.
— Ты ему не сказал?
— Нет.
И что же теперь?
— Будет вестись расследование. Мне предстоит давать объяснение.
— Но послушай! Что тут такого? Твои эксперименты — обычная научная работа.
— Нет. Ведь я не сказал, откуда я получал яичники. Все это довольно запутанно и, по-моему, не слишком приятно ректору. Но, насколько я понял, твой шеф не оставил ему выбора.
— Ты уверен?
Он больше не сомневался. Снаймен знает. И собирается расправиться с ним.
Стена, на которой они стояли, больше не казалась надежной. Уже в ней появились трещины, уже каждый шаг там, где за ней разверзлась бездна, требовал бесконечной осторожности. Возможно, именно это ощущение неуверенности заставило его сказать:
— Филипп, мне очень скверно.
Филипп участливо посмотрел на него, и Деон понял, что не может и не хочет сказать ему то, что собирался: «Я выхожу из игры. Я смертельно устал от всего этого и выхожу из игры».
Вместо этого он сказал, произнося слова с трудом, как будто они были зазубренными камешками, забившими его рот:
— Во всех… отношениях. Работа… мое отделение. Оно разваливается. Видеть, как все, что ты задумывал, все, ради чего работал, на что возлагал надежды… смотреть, как все это… — Он устало покачал головой. — И в семье… Элизабет. Я не знаю, что мне делать.
Филипп молчал, словно замкнувшись в себе.
И Деон был вынужден продолжать, пытаясь сказать то, что не облекалось в слова.
— Лиза. Ну, ты сам видел. И Элизабет. Это… Не знаю… какой-то вакуум.
Филипп по-прежнему смотрел на него с едва уловимым отчуждением и молчал.
А Деон уже не мог остановить этот беспорядочный поток слов. В парализующем бессильном отчаянии, словно со стороны, он смотрел, как рушится стена и как летят вниз, крутясь, ее обломки, разлетаясь во все стороны, разбиваясь вдребезги, и грохот нарастает, точно дробь сотен барабанов.
— И кроме того, есть еще одна женщина, — тоскливо сказал он, совсем уж против води.
Разрушение завершилось — заключительный гулкий удар, перестук мелких обломков, шорох последней струйки песка. И наконец, безмолвие и покой.
Филипп словно очнулся. Он кашлянул, как будто пыль — настоящая пыль от воображаемых развалин — забила ему горло.
— Триш? — спросил он мягко.
Созерцая рухнувшую стену, Деон не нашел в себе энергии, чтобы растеряться или хотя бы удивиться тому, что его личная, как он считал, тайна известна другим. Проще было кивнуть. И он кивнул.
— Видишь ли, со мной говорила Элизабет, — продолжал Филипп. — Она позвонила и сказала, что ей надо поговорить со мной кое о чем. И естественно… — у него скривились губы. — Вчера мы встретились.
Деон весело улыбнулся, потому что нашлась отгадка небольшой тайны. На какой-то миг она заслонила более важную тайну, над которой он пока не хотел размышлять.
— Я вчера весь день пытался дозвониться до тебя. Так вот почему я не сумел тебя найти.
— Да. — В голосе Филиппа было сочувствие.
Почти против воли Деон задал необходимый вопрос:
— А зачем она хотела тебя видеть?
