— Ну, она хоть производит впечатление человека знающего?
— Трудно сказать… — Триш произнесла это совсем тоненьким голоском.
Сейчас он молил всех святых о том, чтобы эта женщина, подцвеченные у нее волосы или нет, знала свое дело. Он снова посмотрел на часы — наверно, в десятый раз за последние пять минут. Триш отсутствует в общей сложности уже больше десяти минут, почти четверть часа. Что-то на этот раз все-таки происходит. Не может быть, чтобы снова была лишь ложная тревога.
Он услышал шаги по тротуару и посмотрел в заднее зеркальце. Яркий свет витрины высветил фигуру в форме, блеснули начищенные пуговицы, белый ремень, кобура на поясе. Полисмен! Господи боже мой!
Деон замер от страха, сидел, вцепившись в рулевое колесо, а констебль не спеша приближался. «Не будь дураком набитым, — уговаривал он себя. — Ну и что с того, что „фараона“ увидел? Человек на дежурстве, делает обход, высматривает воров, грабителей и убийц».
Но побороть ужас он не мог. И пока полисмен шел в его сторону, сидел, уставившись прямо перед собой, боясь шевельнуться, боясь повернуть голову, чтобы не встретиться с ним взглядом: ему казалось, что глаза выдадут его. Шаги замедлились (если он заговорит, если что-нибудь мне скажет, я ведь даже ответить не смогу, язык просто не послушается) и, прозвучав у самого уха, стали удаляться, мерные, неторопливые.
Деон смотрел вслед полисмену, пока тот шел по улице и затем исчез в тени деревьев.
И снова шаги, быстрые, легкие. Триш. Он даже не заметил, как она вынырнула из-за угла. Он попытался угадать по ее лицу — да? — но она мелькнула в свете фонаря, и он не успел ничего разглядеть.
Он выскочил открыть ей дверцу, но она опередила его.
— Порядок?
Она кивнула, не глядя на него.
— Ты уверена?
Она села в машину, подоткнула под себя юбку (тоже зеленую, но не ту, что надевала в прошлый раз, а в мелкий белый цветочек), чтобы не прищемило дверцей.
— Уверена, — выдавила она, и он не узнал ее голоса. Он захлопнул за ней дверцу и, обходя сзади «фиат», почувствовал вдруг, что снова может воспринимать окружающее. В голове была путаница, радость и стыд — все смешалось. Он сел за руль. Вдохнул запах дезинфекции. Запустил двигатель, включил ближний свет, тронул с места.
Некоторое время они ехали молча. Впереди на перекрестке горел красный свет, он сбавил скорость, рассчитывая подкатить на зеленый, чтобы не останавливаться. Но свет упорно горел красный, и он вынужден был затормозить.
Он сидел и ждал, когда автомат сработает и загорится зеленый.
— Куда ты меня везешь? — спросила она все тем же чужим голосом.
Тогда он посмотрел на нее.
По лицу ничего не заметно. Все та же столь хорошо знакомая Триш — темные волосы, чуть неровные зубы, опущенные в улыбке уголки губ. Но сейчас она не улыбалась. Хотя и не выглядела ни подавленной, ни мрачной. Просто улыбки не было.
— Домой, — сказал он. — Разве мы не так договорились? Ты побудешь там, пока… ну, пока все не произойдет.
— Хорошо, — сказала она.
Апатия. Вот именно. Ей все безразлично, подумал он. Приготовилась к любому исходу — будь что будет. Такой она еще никогда не была.
— Ты мне расскажешь, как все было? — спросил он.
Она качнула головой. Вспыхнул зеленый свет, и Деон свернул на главную дорогу к городу, где сплошным потоком неслись автомобили; он был даже рад, что обязанности шофера позволяли ему не разговаривать.
Неожиданно она сказала:
— Было совсем не страшно.
Сказала так, точно сама себя убеждала. Хочет ободрить меня, подумал между тем Деон, и это его тронуло.
Он попытался подладиться под ее тон, легкий, беззаботный, и ласково улыбнулся ой:
— Не так страшно, как ты думала?
— Да.
Помолчав, добавила, точно хотела отделаться от чего-то:
— …просто велела раздеться ниже пояса, уложила на пол и…
— Как на пол?! — Он подумал, что ослышался.
— Ну, не на пол, она полотенце подстелила, конечно. — И беспечно взмахнула рукой, словно птица крылом. — Все стерильное, надо надеяться. Во всяком случае, все было очень чисто. Она даже перчатки надела. Резиновые.
— Хоть одно утешение.
— Да. Ну, а потом я легла… Ты знаешь, как это делается…
— Да, конечно, — поспешно произнес он.
— Потом, — продолжала она, будто он и не прерывал ее, — она смазала там какой-то мазью, дезинфицирующей наверно, взяла такой инструмент…
— Шприц? — Его всего трясло.
— Может быть, не знаю, что туда вводят. Но она все сделала очень ловко, мне даже больно не было. Я не смотрела. Не хотела смотреть и не смотрела…
Она помолчала, словно припоминая что-то, и затем продолжала почти тем же голосом, почти тем же ровным тоном и в то же время иным; в нем появилось что-то, чего не было минуту назад, — так холодные воды вдруг поднимаются со дна океана на поверхность и ничто не в силах их остановить.
— Больно не было, просто… ну, неприятно было, когда она ввела это туда и вспрыснула. По-моему, какое-то масло.
Деон молча слушал, как нескончаемым, неудержимым потоком лились слова, срываясь с уст этой девушки с застывшим лицом.
— Потом она велела не двигаться минут пять, полежать выгнувшись, чтобы жидкость впиталась. Не то чтоб было больно, — повторила она, и теперь в голосе ее звучал откровенный ужас, и мука, и отвращение, — а просто неприятно, что ли.
Пожалуйста, хотелось сказать Деону, ну, пожалуйста, перестань. Ты даже не знаешь, что ты с собой делаешь. Но он сидел ошеломленный, не в силах рта раскрыть.
— Через пять минут она проделала все это еще раз, — возобновила свой рассказ девушка таким тоном, словно сама не верила тому, что говорит. — Но я не смотрела. На то чтоб было больно, просто мне не хотелось смотреть.
Она помолчала, как будто сидела и осмысливала то, что сказала ему, — все ли? Не забыла ли чего-нибудь важного?
— Ну и все вроде, — произнесла она тем же неуверенным голосом.
Только не дай ей разрыдаться, молил Деон. Только чтоб она не устроила истерики сейчас, здесь, на улице.
Она повернула голову и впервые с тех пор, как села в машину, посмотрела на него. Он не осмелился заглянуть ей в глаза — боялся. Боже, не дай ей разрыдаться.
Но она, кажется, справилась с душившими ее слезами и, когда заговорила, голос ее звучал спокойно, обыденно.
