— Это было ужасно. — Она задумчиво кивнула, как бы подтверждая свои слова. — Ужасно.
Во сне он видел Триш. Будто она собирается куда-то лететь на самолете, а он хочет нагнать ее и сказать ей что-то жизненно важное. Но их все время разделяют люди, они не дают ему пройти, и он в смятении не знает, что делить, потому что она все дальше и дальше уходит от него. И вдруг нет никакой толпы, один только он стоит и смотрит на уносящий ее самолет, пока тот не превращается в едва различимую точку. И на него наваливается невыносимая печаль. А потом он слышит чей-то крик и оборачивается, пытаясь разглядеть, неужели самолет разбился? И снова чей-то крик… Он проснулся, сел рывком, но не сразу сообразил, что сидит на полу, где постелил себе вечером.
Его кровать, на которой спала Триш, была пуста. Простыни отброшены, словно она спешила.
И тут он снова услышал сдавленный крик — на этот раз из ванной комнаты.
От кровати до двери ванной вела дорожка темных капель. Она, однако, успела закрыть за собой дверь, и сейчас оттуда не доносилось ни звука.
Он кинулся к ванной, рванул дверь, готовясь к худшему.
Она стояла спиной к двери в его крохотной ванной (ее строили как туалет для прислуги, и почему именовали ванной, он сам не знал: здесь был лишь умывальник и унитаз; единственное отклонение от проекта, который позволила себе хозяйка, — эксцентричная фиолетовая окраска стен). Пижамные брюки алели в углу, кровь струилась по ее ногам, но она, казалось, не обращала на это внимания. Неподвижным взглядом смотрела она вниз, в одну точку; он посмотрел туда же и понял, почему она кричала.
Должно быть, он издал какой-то звук — от боли или жалости к ней, потому что Триш повернулась и посмотрела на него.
— Мертвый, — сказала она просто, как если бы говорила о чем-то обычном, о погоде, что ли, или отвечала на приветствие случайной знакомой в уличной толпе.
Он схватил ее за плечи, повернул, почти насильно довел до кровати. Быстро расстелил бумажные полотенца, достал гигиенические подушечки, уложил ее поудобнее. В нем проснулся врач, он четко и профессионально делал то, что требовалось.
— Где у тебя колготки? — спросил он. — В которых ты занимаешься гимнастикой. Куда ты их положила?
Она кивнула на чемодан.
Триш лежала на спине, широко раскрыв глаза, с разметавшимися по подушке, вдруг потускневшими, утратившими блеск волосами, и на лбу у нее блестели капельки пота. Она следила взглядом за каждым его движением, и в этом взгляде была вера в него.
— Теперь так, — сказал он. — Иду звонить, потом отвезу тебя в клинику. Абсолютно никаких причин для беспокойства. Самое страшное позади. Ты поняла?
Она кивнула, как послушный ребенок.
— Вот и отлично. Сильное кровотечение сейчас прекратится. Потом положи гигиенические подушечки и натяни колготки. Только не вставай — я все тебе подам. Надевай их осторожно, хорошо?
Она снова кивнула.
— Прекрасно. Так я иду звонить. Я мигом.
Телефон-автомат был через два квартала. Он сел в «фиат», рванул с места и, нажав до отказа на газ, помчался по пустой улице.
Набрал номер, и к нему тут же вернулось деловитое профессиональное хладнокровие.
Врач все понял. Он будет через пятнадцать минут. Тут уже осложнений не предвиделось. О, у меня персонал натренированный. Конечно же, выкидыш. Так до встречи, старина, я выезжаю.
Триш лежала в той же позе, в какой он ее оставил. Она повернула голову, когда он вошел, но сама не двинулась.
— Ну как, порядок? Она кивнула.
— Вот и прекрасно, — нарочито бодрым тоном сказал он. — Доктор уже выехал, давай и мы будем собираться. На-ка вот это. И это наденем.
Он улыбнулся ей и, заметив полуоткрытую дверь ванной, пошел закрыть ее.
— Одевайся, я сейчас.
Он снова подбодрил ее улыбкой, вошел в ванную и закрыл за собой дверь. Надо бы вытереть пол, но это потом. Сначала другое.
Он потянул рулон туалетной бумаги, оторвал длинную полосу, смял в комок. «Это» так и осталось лежать на белом фаянсе. Оно было розовое и гладкое, с большой головой и крошечными конечностями — точная копия того, что он видел в патологическом кабинете. Триш все-таки спутала сроки. Он так и думал: это же явно двенадцатая неделя.
Он пригляделся повнимательнее — мальчик. Он бумагой спихнул своего неродившегося сына в унитаз и спустил воду.
ЛЕТО
Глава четвертая
С удивлением и беспокойством заметил Деон, как дышит отец, когда они поднимались по лестнице: он едва одолел последний пролет. Ноздри у него при каждом вдохе широко раздувались. Деону вспомнился пациент с пневмонией. К тому же он был весь в испарине, бусинки пота покрывали лоб под полями его черной шляпы. А ведь день выдался не такой уж жаркий.
Ничего не поделаешь, стареет, подумал, успокаивая себя, Деон. Шестьдесят ему? Нет, шестьдесят один. Не так уж много, хотя и не мало, конечно. Странно, он вообще редко задумывался над возрастом отца, над тем, что он меняется. А ведь годы берут свое, увидел теперь Деон и поймал себя на том, что смотрит на отца взглядом стороннего наблюдателя. Лицо его, всегда решительное и строгое, с глубоко посаженными глазами (отец непомерно гордился своим зрением: на охоте он, бывало, первым видел газель и мог с одного взгляда определить из далекой дали, в кого метил — в самца или в самку), теперь осунулось, резче обозначились скулы, а нос, крупный, крючковатый, выдавался подобно клюву хищной птицы.
Деон смотрел и думал: он всегда присутствовал в моей жизни, был, и все; некая фигура, имеющая определенное название «отец». А сейчас смотрю я на него вроде бы со стороны и должен признать, что совсем его не знаю, словно темный дом с закрытыми ставнями, о котором только имеешь представление, — разве что удалось разок-другой мельком увидеть затененную внутренность некоторых комнат.
Иоган ван дер Риет споткнулся и чуть не упал у массивных колонн, венчавших лестницу. Деон бросился было поддержать его, но отец отвел его руку и насупился сердито и раздраженно. Бот, шедший с другой стороны, заметил и этот жест, и недовольный взгляд отца и улыбнулся Деону, чуть пожав плечами и как бы говоря, что таков уж он есть, отец, ничего другого от него и ждать не приходится, а Деону следовало бы получше знать его и не
