— Полезен? Вы хотите знать, чем можете быть полезны? Это вопрос не ко мне, мой мальчик. Только вы сами можете ответить на него.
— Да, сэр, — покорно пробормотал Деон. — Мне хотелось бы стать хирургом, сэр.
Старик широко улыбнулся.
— Я так и думал. Что ж, руки у вас хорошие.
— Но я не хочу просто резать, сэр, меня не это влечет. Это капитулянтство.
— Вот как? — Улыбка сменилась прежним ледяным выражением глаз.
— Я хочу работать в восстановительной хирургии, для меня не существует другой.
— Понимаю. — Снаймен снял очки, подышал на стекла и стал энергично протирать их. Без очков глаза у него казались неестественно большими. Он близоруко прищурился на Деона. — Ну и где же вы найдете такую хирургию?
— Операции на сердце, сэр.
Старик надел очки, кивнул и похлопал Деона по плечу. Для этого ему пришлось привстать на цыпочки.
— Ну что ж, дерзайте, мой мальчик. Учитесь делать операции на сердце. А там видно будет.
Было ли это его решение правильным? Еще годы учения, годы сравнительной бедности, а в конце пути маячил лишь нелепый вопросительный знак, состоится он как хирург или нет?
Иногда его мучили сомнения, а иногда он преисполнялся веры, что поступил совершенно правильно, что отступить теперь было бы катастрофой.
Но как проверить? Все это было слишком близко, он слишком долго жил этим, постоянно находясь во власти неестественного напряжения и лихорадочной радости. Нужно чуть отойти, взглянуть на вещи под другим углом, со стороны.
Вот бы уехать сейчас на ферму, провести несколько дней в вельде, поохотиться.
Но времени нет. Его теперь едва хватало на самое необходимое.
Под влиянием минуты он позвонил Элизабет Меткаф.
Слушая гудки в трубке, он думал, что и Лиз переменилась. После того воскресенья, когда они поссорились по дороге с моря. Странно. Он до сих пор не может вспомнить, с чего тогда все началось. В конце концов все уладилось, и они потом раза два-три встречались. Но между ними стояла обида, отчужденность — нечто новое, чего раньше не было. А может, так было всегда, просто он не замечал.
Он пытался убедить себя, что сам этого втайне хотел, что ее вечные перемены настроения и эксцентричность стали ему в тягость.
Так чего ради звонить ей?
Он поднял руку, чтобы нажать на рычаг, но в последнюю секунду заколебался.
Зачем звонить ей? Перестань — и она незаметно исчезнет из твоей жизни. Кругом столько женщин. Любая из сестер в больнице будет счастлива пойти с ним. А разнообразие украшает жизнь, разве нет?
Но мысль о том, что чьи-то другие глаза увидят ее наготу, чьи-то другие руки коснутся ее, вызывала жгучую злобу.
Может быть, только это? Ревность и ничего больше? Собака на сене.
— Алло?
Оживление в голосе Лиз сразу угасло, едва она узнала Деона.
Словно она ждала другого звонка.
Он ощутил еще большую ревность. Теперь он был уверен. Ему захотелось причинить ей боль — детское желание свести с ней счеты.
— Вот решил от нечего делать позвонить тебе.
Она не ответила на сарказм, что было необычно, просто бросила рассеянно: «Ах, так», и ему стало стыдно за свое мальчишество.
— Очень была занята последнее время? — спросил он с притворной небрежностью.
— Пожалуй.
— Я тоже. И работа, и всякие вечеринки.
— Угу, — отозвалась она с абсолютным безразличием, а может быть, и с легким презрением: настолько очевидной была его ложь.
Он ожидал чего угодно, но не этого холода. Ему не верилось, что пламя, которое он зажег, могло погаснуть.
— Послушай, что ты делаешь сегодня? — Наверное, ему не удалось обмануть ее. Нужно держаться безразлично. — У меня выдался свободный вечер, так поужинаем вместе или сходим куда-нибудь?
Она какое-то время раздумывала, потом согласилась.
— Хорошо. Мне в любом случае надо с тобой поговорить. Я заеду к тебе. Примерно через час.
Он положил трубку, вдруг осознав, как был бы огорчен, если б она отказалась.
По необъяснимой ассоциации он вспомнил о Триш, и снова в нем поднялось ощущение боли, тоски и какой-то приятной грусти.
Триш с ее смуглым загадочным лицом и пристальным взглядом. С ней ведь у него было вот так же: сначала неутолимое желание, потом скука привычного, а в конце — боль утраты и пробудившаяся жажда вернуть ее.
Он стоял у окна и ждал, пока не подъехала Элизабет. Как обычно, почти не сбавляя скорости, уверенно и точно свернула на стоянку. Тогда он пошел в свою комнату и даже заставил себя выдержать секунду-другую, прежде чем спросил: «Кто там?»
Элизабет вошла не ответив.
Деон вздрогнул, как от внезапной боли. Он будто только сейчас понял, как она красива.
— Поехали? — равнодушно спросила она. — На моей машине, если ты не против.
Он кивнул, твердо решив в этот вечер уклоняться от всякой возможности ссоры. Кроме того, за рулем он бывал рассеян, все время задумывался о посторонних вещах, вместо того чтобы следить за сигналами светофора и другими машинами.
Они поехали в свой любимый ресторанчик возле набережной. Там с потолка свисали пустые винные бутылки, а на покрытых грубыми скатертями столиках стояли оплывшие свечи, все в сталактитах воска. Гостей, сияя, встречал толстый хозяин-итальянец, и сам им прислуживал, а попозже из кухни выходила хозяйка и с робким смущением выслушивала комплименты своей лапше или шницелю под соусом «верди».
Они заказали лангуста на рашпере. Деон хотел было попросить еще чесночный соус, но, прикинув, как дальше может сложиться вечер, поборол искушение.
Элизабет была сумрачна, она думала о чем-то своем, и Деон благоразумно не пытался ее разговорить. Он вздохнул с облегчением, когда после бокала охлажденного белого «чинзано» она немного повеселела. Ему не терпелось поделиться своими новостями.
— Я решил заняться хирургией, — объявил он, гордый тем, что сумел сказать это равнодушно.
— Очень хорошо, — ответила она с не меньшим безразличием.
Он сдержал досаду, распрощавшись с надеждой произвести на нее впечатление. Казалось бы, пора было к этому привыкнуть.
Они закончили ужин. По заведенному обычаю расхвалили хозяйку и принялись пить
