добрых людей перепадет.
— А откуда вы, дiду?
— Ой, издалече, издалече! Да только уж позвольте мне отдохнуть, вроде оно возле кузни лавка есть. Садись и ты, горемыка, — продолжал он, указывая Елене лавку. — Мы аж с Ладавы, добрые люди. Из дому давно, давно вышли, а сейчас из Броварок, с храмового праздника идем.
— А что вы там хорошего слыхали? — спросил старик с косой в руке.
— Слыхать-то слыхали, да хорошее ли, не знаем. Людей туда поприходило богато. Про Хмельницкого сказывали, что гетманского сына и его лицарiв одолел. Слыхали мы еще, что и на русском берегу народ на панов поднимается.
Толпа тотчас окружила Заглобу, а он, сидя рядом с княжной, время от времени ударял по струнам лиры.
— Значит, отец, вы слыхали, что народ поднимается?
— Эге ж! Несчастная она, наша крестьянская доля!
— Говорят, что конец света будет?
— В Киеве на алтаре письмо Христово нашли, что быть войне ужасной да жестокой и великому кровопролитию по всей Украйне.
Толпа, окружавшая лавку, на которой сидел пан Заглоба, сомкнулась еще плотнее.
— Говорите, письмо было?
— Было. Как бог свят, было! О войне, о кровавой… Да не могу я говорить больше, у меня, старого, бедного, все же ж в горле пересохло.
— А вот вам, отец, мерка горилки, пейте да рассказывайте, что вы такого на белом свете слыхали. Известно нам, что деды всюду бывают и про все знают. Бывали уже и у нас, тай казали, що на панiв случится через Хмельницкого черная година. Вот мы косы да копья велим ковать, не опоздать чтоб. Только вот не знаем: начинать ли уже или письма от Хмеля ждать?
Заглоба опрокинул мерку, причмокнул, потом малость подумал и сказал:
— А кто говорит вам, что пора начинать?
— Сами мы так желаем.
— Пора! Пора! — раздались многочисленные возгласы. — Коли запорожцi панiв побили, так и пора.
Косы и копья, потрясаемые в могучих руках, издали зловещий звон.
Потом вдруг все замолчали, и только в кузнице продолжали колотить молоты. Будущие живорезы ждали, что скажет дiд. Дед думал, думал и, наконец, спросил:
— Чьи вы люди?
— Мы? Князя Яремы.
— А кого ж вы будете рiзати?
Мужики поглядели друг на друга.
— Его? — спросил дед.
— Не здужаемо…
— Ой, не здужа†те, дiтки, не здужа†те. Бывал я в Лубнах, видал князя глазами собственными. Страшный он! Закричит — дерева в лесу дрожь пробирает, ногою топнет — яр в лесу делается. Его король боится и гетманы слушаются, и все его страшатся. А войска у него больше, чем у хана и султана. Не здужа†те, дiтки, не здужа†те. Не вы его пощупаете, а он вас. А еще не знаете вы, чего я знаю, ему ж все ляхи на помощь придут, а ведь що лях, то шабля!
Угрюмое молчание воцарилось в толпе. Дед опять ударил по струнам торбана и продолжал, подняв лицо к луне:
— Идет князь, идет, а с ним столько султанов алых да хоругвей, сколько звездочек в небе и будяков в степи. Летит впереди него ветер и стонет, а знаете, дiтки, над чем он стонет? Над вашей долей он стонет. Летит впереди него смертушка с косою и звонит, а знаете, по ком звонит? По душам вашим звонит.
— Господи помилуй! — зашептали тихие, испуганные голоса.
И снова сделались слышны только удары молотов.
— Кто у вас комисар княжеский? — спросил дед.
— Пан Гдешинский.
— А где он?
— Сб„г.
— А почему ж он сб„г?
— Потому что узнал, что копья тай косы для нас куют. Вот он испугался и сб„г.
— Это нехорошо, он же князю про вас донесет.
— Что ты, дiду, каркаешь, как ворон! — сказал старый крестьянин. — А мы вот полагаем, что на панов черная година пришла. И не будет их ни на русском, ни на татарском берегу, ни панов, ни князей. Одни казаки, вольные люди, будут. И не будет ни чинша, ни амбарного, ни сухомельщины, ни перевозного, и жидов не будет, ибо так оно стоит в письме от Христа, о котором ты сам сейчас сказывал. А Хмель князя не слабже. Най ся попробують.
— Дай же ему боже! — сказал дед. — Тяжела наша крестьянская доля, а в прежние времена иначе бывало.
— Чья земля? Князя. Чья степь? Князя. Чей лес? Чьи стада? Князя. А раньше был божий лес, божья степь, кто первый приходил, тот брал и никому ничего должен не был. Теперь усе панiв та князiв…
— Верно говорите, дiтки, — сказал дед. — Но я вам вот что скажу. Коли вы сами знаете, что с князем вам не сдюжить, тогда послушайте; кто хочет панiв рiзати, пускай тут не ждет, пока Хмель с князем силами меряться станут, пусть ко Хмелю убегает, да только сразу же, завтра, потому что князь выступил. Ежели его пан Гдешинский уговорит на Демьяновку пойти, то не даст он, князь, вам тут поблажки, но перебьет всех до единого — так что бегите вы ко Хмелю. Чем вас там больше будет, тем Хмель быстрее управится. Вот! А тяжелое ему дело выпало. Сперва гетманы и коронных войск богато, а потом князь, который гетманов этих могутнее. Летите же вы, дiтки, помогать Хмелю и запорожцам, а то они, сердечные, не управятся. А ведь они за вашу волю и за ваше добро с панами бьются. Летите! Так и от князя спасетесь, и Хмелю поможете.
— Вже правду каже! — раздались голоса в толпе.
— Верно говорит.
— Мудрий дiд!
— Значит, ты видал, что князь идет?
— Видать не видал, но в Броварках говорили, что он уже из Лубен двинулся, все жжет, всех косит, где хоть одно копье найдет, землю и небо только оставляет.
— Господи помилуй!
— А где нам Хмеля искать?
— Затем я сюда, дiтки, и пришел, чтобы сказать, где искать Хмеля. Ступайте вы, дети, до Золотоноши, а потом до Трехтымирова пойдите, а там уж Хмель будет вас ждать, там изо всех деревень, поместий и хуторов люди соберутся, туда и татары придут, — а нет, так князь всем вам по земле по матушке ходить не даст.
— А вы, отец, с нами пойдете?
— Пойти не пойду, потому как ноги старые не несут и земля уже тянет. Но если телегу запряжете, так я с вами поеду. А перед Золотоношей вперед пойду поглядеть, нету ли там панских жолнеров. Ежели будут, то мы в обход прямо на Трехтымиров подадимся. А там уже край казацкий. Теперь же дайте мне есть и пить, потому как я, старый, есть хочу и парнишка мой голодный. Завтра с утра выйдем, а по дороге я вам про пана Потоцкого да про князя Ярему спою. Ой, свирепые это львы! Великое будет кровопролитие на Украйне
— небо страшно краснеет, да и месяц вот, будто в крови купается. Просите же, дiтки, милости божией, потому оно многим из вас скоро не жить на белом свете. Слыхал я еще, что упыри из могил встают и воют.
Безотчетный страх охватил столпившихся мужиков.
Они невольно стали оглядываться, креститься и перешептываться. Наконец один крикнул:
— На Золотоношу!
— На Золотоношу! — отозвались все, будто только там было убежище и спасение.
— В Трехтымиров!
— На погибель ляхам и панам!
Внезапно какой-то молодой казачок, потрясая копьем, вышел вперед и крикнул:
— Батьки! А если завтра на Золотоношу идем, то сегодня пошли на комиссарский двор!
— На комиссарский двор! — разом крикнуло несколько десятков голосов.
— Поджечь, а добро взять!
Однако дед, сидевший до того опустив голову, поднял ее и сказал:
— Эй, дiтки, не ходите вы на комиссарский двор и не палите его, потому что лихо будет. Князь, может быть, где-то близко с войском ходит, как зарево увидит, так придет — и будет лихо. Лучше вы мне поесть дайте и ночлег укажите. Вам тихо надо сидеть, не гуляти по пасiкам.
— Правду каже! — откликнулись несколько голосов.
— Правду каже, а ти, Максиме, дурний!
— Пойдемте, отец, ко мне на хлеб-соль да на меду кварточку, а покушаете, так пойдете на сено спать, на сеновал, — сказал старый крестьянин, обращаясь к деду.
Заглоба встал и потянул Елену за рукав. Княжна спала.
— Уходился хлопчик. Тут ковали куют, а он уснул, — сказал пан Заглоба.
А про себя подумал: «Ой, блаженная невинность, среди копий и ножей засыпающая! Видать, ангелы небесные оберегают тебя, а при тебе и меня уберегут».
Он разбудил ее, и они пошли к деревне, лежавшей несколько поодаль. Ночь была погожая, тихая. Позади разносилось эхо кующих молотов. Старик крестьянин шел впереди, показывая в темноте дорогу, а пан Заглоба, делая вид, что шепчет молитву, бурчал монотонным голосом:
— О господи боже, помилуй нас, грiшних… Видишь, барышня-панна!.. Святая-пречистая… Что бы мы делали без холопской одежи? Яко вже на землi i на небесех… И накормят нас, а завтра в Золотоношу, вместо того чтобы пешком идти, поедем… Аминь, аминь, аминь… Надо думать, Богун сюда по нашим следам явится, потому что его наши штучки не собьют… Аминь, аминь!.. Да только поздно будет, потому что в Прохоровке мы через Днепр переправимся, а там уже власть гетманская… Дьявол благоугоднику не страшен. Аминь… Стоит только князю за Днепр уйти, здесь дня через два весь край запылает… Аминь. Чтоб их черная смерть унесла, чтоб им палач святил… Слышишь, барышня-панна, как они там у кузни воют? Аминь… В тяжелую передрягу мы попали, но дураком я буду, если барышню-панну от нее не упасу, хоть бы и до самой Варшавы нам убегать пришлось.
— А чего вы все бормочете, отец? — спросил крестьянин.
— Да молюся за здоровье ваше. Аминь, аминь!..
— А вот и моя хата…
— Слава богу.
— На вiки вiкiв.
— Прошу на хлеб-соль.
— Спаси господь.
Спустя короткое время дед подкреплялся бараниной, обильно запивая ее медом, а назавтра с утра отправился вместе с хлопчиком на удобной телеге к Золотоноше, эскортируемый несколькими десятками верховых крестьян, вооруженных копьями и косами.
Ехали на Кавраец, Черпобай и Кропивну. По дороге видели, что все уже заходило
