вот наконец днепровская вода стала светлеть и поблескивать. Рассветало. День нарождался облачный, угрюмый, бледный. Заглобе не терпелось как можно скорее переправиться. По счастью, был исправен и паром. Однако толчея образовалась страшная.
— Дорогу деду! Дорогу деду! — кричал Заглоба, держа впереди себя меж вытянутых рук Елену и оберегая ее от давки. — Дорогу деду! Я к Хмельницкому и Кривоносу иду! Дорогу деду, люди добрые, любезные молодцы, чтоб черная смерть прибрала вас и детей ваших! Я ж худо вижу! Я в воду свалюсь! Поводыря утопите! Расступитесь, дiтки, паралич разбей вам руки- ноги, чтоб вы сдохли, чтоб на колах вертелись!
Так, шумя, ругаясь и распихивая толпу своими могучими локтями, он сперва втолкнул на паром Елену, а затем, протиснувшись и сам, тотчас же принялся вопить:
— Довольно уже вас тут!.. Куда прете?.. Паром потонет, если вас столько напихается. Хватит… Хватит!.. И ваша очередь придет, а не придет, так и черт с вами!
— Хватит, хватит! — кричали те, кто прорвался на паром. — Отчаливай! Отчаливай!
Весла напряглись, и паром начал отваливать. Быстрое течение сразу же снесло его несколько вниз в направлении Домантова.
Они преодолели уже половину реки, когда с прохоровского берега послышались окрики и зовы. Страшное замешательство поднялось в оставшихся там толпах: одни как полоумные ударились бежать к Домантову, другие попрыгали в воду, а третьи вопили, размахивая руками или кидаясь наземь.
— Что это? Что случилося? — спрашивали на пароме.
— Ярема! — крикнул один голос.
— Ярема, Ярема! Навались! — отозвались другие.
Весла начали судорожно колотить по воде, и паром понесся, точно казацкая чайка.
В ту же секунду какие-то конные появились на прохоровском берегу.
— Жолнеры Яремы! — кричали на судне.
Конные метались по берегу, вертелись, о чем-то выспрашивали людей и наконец стали кричать плывущим:
— Стой! Стой!
Заглоба поглядел, и холодный пот прошиб его с ног до головы: он узнал Богуновых казаков.
Был это и в самом деле Антон со своим отрядом.
Но, как уже было сказано, пан Заглоба надолго головы никогда не терял; он приложил к глазам ладонь, как это делают люди с плохим зрением, и некоторое время вглядывался в берег, потом вдруг принялся вопить, словно бы его живьем резали:
— Дiтки! Это же казаки Вишневецкого! Ради господа и святой-пречистой быстрее к берегу! Уж мы тех, кто остался, помянем, а паром порубать, иначе всем нам конец!
— Быстрей, быстрей, порубать паром, — подхватили другие.
Сделался шум, покрывший вопли, доносившиеся со стороны Прохоровки, а паром в эту минуту скрежетнул о прибрежный гравий. Мужики стали выскакивать на берег, но не успели одни высадиться, как другие уже рвали борта парома, били топорами в дно. Доски и оторванные щепки полетели в разные стороны. Несчастное суденышко уничтожалось с яростью, разрывалось в куски, а страх прибавлял уничтожителям сил.
Все это время пан Заглоба вопил:
— Бей! Руби, рви, жги!.. Спасайся! Ярема идет! Ярема идет!
Оставаясь в таком возбужденном состоянии, он нацелил свой здоровый глаз на Елену и со значением принялся подмигивать.
Меж тем на другом берегу крики, пока уничтожался паром, усилились, однако из-за значительного расстояния невозможно было понять, что кричали. Взмахи рук казались угрожающими и поэтому ускоряли поспешность уничтожения.
Спустя малое время судно перестало существовать, но изо всех грудей вырвался вдруг вопль ужаса и отчаяния:
— Скачуть у воду! Пливуть до нас! — вопили мужики.
Сперва один, а за ним несколько десятков всадников въехали на лошадях в днепровскую воду и пустились вплавь. Было это делом просто-таки безумным, ибо вздутая еще с весны река бежала много поспешнее, чем обычно, создавая там и сям бесчисленные водоверти и быстрины. Подхваченные течением кони не могли плыть по прямой, и вода с непомерной быстротой начала сносить их.
— Не доплывут! — кричали мужики.
— Потонут!
— Слава богу! Во! Во! Один конь уже окунулся.
— На погибель же им!
Лошади преодолели треть реки, но течение сносило их все сильнее. Как видно, они выбились из сил и медленно, но все глубже погружались. Через некоторое время сидевшие на них молодцы оказались уже по пояс в воде. Прошло еще какое-то время. Прибежали мужики из Шелепухи поглядеть, что происходит: уже только лошадиные головы виднелись над водой, а молодцам вода доходила до груди. Однако полреки они все-таки переплыли. Внезапно одна конская голова и один молодец исчезли под водой, затем второй, третий, четвертый и пятый… Число плывущих все уменьшалось и уменьшалось. В толпах по обе стороны реки воцарилось глухое молчание, и все шли вниз по берегу, чтобы увидеть, чем все кончится. Вот уже две трети преодолены, количество плывущих еще уменьшилось, но стало слыхать тяжкий храп коней и возгласы, ободряющие молодцев. По всему было видно, что некоторые доплывут.
Внезапно в тишине раздался голос Заглобы:
— Гей! Дiтки! В ружье! На погибель княжеским!
Заклубились дымки, загремели выстрелы. С реки донеслись отчаянные крики, и спустя короткое время кони и молодцы — все исчезло. Река опустела, только где-то, уже вдалеке, на гребне волны вдруг появлялось конское брюхо или мелькала красная шапка казака.
Заглоба глядел на Елену и подмигивал…
Глава XXII
Князь-воевода русский, прежде чем на пана Скшетуского, забывшегося на пепелище Разлогов, наткнулся, знал уже о корсунской катастрофе, так как ему пан Поляновский, товарищ гусарский княжеский, о том в Саготине донес. Еще прежде того пребывал князь в Прилуках и оттуда пана Богуслава Маскевича к гетманам с письмом отправил, вопрошая, куда они ему со всеми его силами повелят явиться. Но поскольку пана Маскевича с ответом гетманов долго не было, двинулся князь к Переяславу, рассылая во все стороны передовые отряды, а также приказы, чтобы полки, остававшиеся разбросанными по Заднепровью, как можно спешнее шли к Лубнам.
Однако были получены известия, что более десятка казацких хоругвей, по границам с ордой на «паланках» стоявших, уже или разбежались, или примкнули к смуте. Князю таким образом стало ясно, что силы его внезапно уменьшились, и он премного этим удручился, ибо никак не ожидал, что люди, которыми он столько раз победоносно предводительствовал, могут его бросить. Встретясь же с Поляновским и узнав о неслыханном поражении, он известие это от войска утаил и пошел далее к Днепру, предпочитая идти наудачу прямо в бурю и бунт и либо за поражение отмстить, смыв бесславье войска, либо собственную кровь пролить. Еще он полагал, что какая-то часть, а возможно, и немалая, коронных войск могла после разгрома уцелеть. Если бы они увеличили его шеститысячную дивизию, можно было с надеждой на победу померяться силами с Хмельницким.
Остановившись в Переяславе, приказал он маленькому Володы„вскому и пану Кушелю, чтобы те своих драгун во все концы — в Черкассы, в Мантов, Секирную, Бучач, Стайки, Трехтымиров и Ржищев — разослали и все суда да паромы, какие бы там обнаружились, пригнали. После чего войско должно было с левого берега в Ржищев переправиться.
Посланные узнали от встреченных беглых о поражении, но во всех означенных городах ни одного суденышка не обнаружили, ибо, как уже было сказано, половину их великий коронный гетман давно для Кречовского и Барабаша изъял, остальное же взбунтовавшаяся на правом берегу чернь, опасаясь князя, уничтожила. Тем не менее пан Володы„вский, наскоро велевши сплотить из бревен плот; сам-десят достиг правого берега. Там поймал он человек пятнадцать казаков, которых представил пред князя. От них князь узнал о чудовищном распространении бунта и страшных последствиях, каковым корсунское поражение уже сделалось причиною. Вся Украина, до последнего человека, восстала. Бунт ширился, как полая вода, когда она катится по равнине — и моргнуть не успеешь — все более необозримые пространства заливает. Шляхта отбивалась по замкам и крепостцам, многие из которых были уже захвачены казаками.
Хмельницкий увеличивал свои силы с каждой минутою. Схваченные казаки определяли число его войск в двести тысяч человек, но через пару дней количество их легко могло удвоиться. Поэтому после битвы он все еще стоял в Корсуне и, пользуясь передышкой, приводил свое бессчетное воинство в порядок. Он разделил чернь на полки, назначил в полковники атаманов и самых опытных запорожских есаулов, разослал отряды, а то и целые дивизии воевать окрестные замки. Приняв все это во внимание, князь Иеремия понял, что из-за отсутствия челнов, изготовление которых для шеститысячной армии отняло бы несколько недель, и ввиду буйно и сверх всякой меры умножившейся мощи неприятеля возможность переправиться через Днепр в той местности, где он сейчас находился, отсутствует. На военном совете пан Поляновский, полковник Барановский, стражник Александр Замойский, пан Володы„вский и Вурцель держались мнения двинуться на север к Чернигову, лежавшему за глухими лесами, оттуда же идти на Любеч и только там переправиться к Брагину. Это была дорога долгая и небезопасная, ибо за черниговскими лесами путь к Брагину пролегал через огромные трясины, где и пехоте нелегко было бы пройти, а что же тогда говорить о тяжелой кавалерии, обозе и артиллерии! Тем не менее совет князю понравился, и он пожелал лишь перед долгой этой и, как он полагал, безвозвратной дорогой тут и там на Заднепровье своем появиться, чтобы до немедленного восстания не допустить, шляхту под свои крыла собрать, страх посеять и страх этот в памяти людской оставить, дабы в его отсутствие память эта стала охранительницей края и защитницей всем тем, кто не смог уйти с армией.
