деревеньках, где еще оставался кто-то, вооружали силком.
Антон стал расспрашивать перевозчиков, нет ли каких вестей из-за Днепра. Вести были, но противоречивые, неясные, разные. Говорили, что Хмель бьется с гетманами, но одни утверждали, что он побит, другие — что победил. Какой-то мужик, бегущий в Демьяновку, сказал, что гетманы попали в плен. Перевозчики заподозрили, что он переодетый шляхтич, но задержать побоялись, потому что слыхали, что где-то недалеко княжеское войско. Казалось, страх множил повсюду число княжеских войск, превращая их в вездесущее воинство, так как не было в те дни за Днепром ни одной деревеньки, где бы не утверждали, что князь вот-вот нагрянет. Антон обратил внимание, что его отряд повсюду принимают за подразделение князя Яремы.
Он поскорее успокоил перевозчиков и стал расспрашивать про демьяновских мужиков.
— А как же. Были. Мы их на ту сторону переправляли, — сказал перевозчик.
— А дед был с ними?
— Был.
— И немой с дедом? Молодой парнишка?
— Точно.
— Какой он с виду, дед этот?
— Не старый, толстый, глаза, как у рыбы, на одном бельмо.
— Он! — буркнул Антон и продолжил вопросы: — А парнишка?
— Ой! Отче отамане! Каже просто херувим. Такого ми i не бачили.
Тем временем подплыли к берегу.
Антон уже знал, что делать.
— Эй, привезем молодицю атаману, — бормотал он себе под нос.
Потом скомандовал своим:
— Вперед!
Они понеслись, как стая вспугнутых дроф, хотя дорога была неудобна, потому что округу перерезали овраги. Пришлось въехать в один огромный, по дну которого вдоль родника проходил словно бы самою природою устроенный большак. Яр тянулся аж до самого Каврайца, так что несколько десятков верст проскакали без отдыха, а впереди на лучшем коне Антон. Уже завиднелось широкое устье яра, как вдруг Антон осадил коня так, что задние подковы заскрежетали по камням.
— Що це?
Устье оврага внезапно переполнилось людьми и лошадьми. Чья-то конница, числом сабель в триста, входила в яр и строилась по шестеро. Антон вгляделся, и, хотя был он воин бывалый и ко всяческим превратностям привычный, сердце его заколотилось, а лицо смертельно побледнело.
Он узнал драгун князя Иеремии.
Уходить было поздно: какие-нибудь двести шагов отделяли Антонов отряд от драгун, а усталые лошади казаков далеко от погони бы не ускакали. Драгуны, тотчас завидевши их, взяли с места рысью. Через минуту казаков окружили.
— Чьи вы люди? — грозно спросил поручик.
— Богуна! — ответил Антон, понимая, что врать не имеет смысла, потому что мундир все равно выдаст. Однако, признавши поручика, которого встречал в Переяславе, сейчас же с деланною радостью воскликнул:
— Пан поручик Кушель! Слава богу!
— Это ты, Антон! — сказал поручик, вглядываясь в есаула. — Что вы тут делаете? Где атаман?
— Каже, пане, гетман великий послал нашего атамана ко князю-воеводе просить помощи, так что атаман поехал в Лубны, а нам велел ездить по деревням и беглых ловить.
Антон врал без зазрения совести, рассчитывая на то, что, раз драгунская хоругвь идет со стороны Днепра, ей, может быть, неизвестно ни о нападении на Разлоги, ни о битве под Василевкой, ни о каких-либо еще выходках Богуна.
Поручик тем не менее сказал:
— Можно подумать, что вы к бунтовщикам пробираетесь.
— Эй, пане поручик, — сказал Антон, — да захоти мы ко Хмелю уйти, разве ж мы были бы на этом берегу Днепра?
— Оно справедливо, — сказал Кушель. — Оно верно, и мне на это возразить нечего. Да только атаман не застанет князя-воеводу в Лубнах.
— Ну?! А где же князь?
— Был в Прилуках и, возможно, только вчера в Лубны вернулся.
— Ой, жаль. У атамана до князя письмо от гетманов. А позвольте, ваша милость, узнать — не из Золотоноши ли вы идете?
— Нет. Мы в Каленках стояли, а сейчас, как и все остальные, получили приказ идти к Лубнам, откуда князь выступит со всеми силами. А вы куда?
— В Прохоровку. Мужичье там переправляется.
— Много разбежалось?
— Ой багато! Багато!
— Ну тогда поезжайте с богом.
— Благодарим покорно вашу милость. Помогай бог и вам!
Драгуны расступились, и Антонов отряд проехал сквозь них к выходу из яра.
Выехав из него, Антон остановился и внимательно прислушался, а когда драгуны вовсе исчезли из глаз и даже последние отголоски по ним отзвучали, он обратился к своим и сказал:
— Знаете ли вы, дурни, что, ежли б не я, вы бы через три дня на колах в Лубнах посдыхали! А теперь вперед, и хоть бы даже дух из коней вон!
Отряд рванул с места.
«Вот уж повезло! — думал Антон. — Вдвойне повезло: во-первых, что шкуру свою спасли, а во-вторых, что драгуны шли не из Золотоноши, и Заглоба разминулся с ними: повстречай он их, плевать ему было бы на погоню!»
И правда, пану Заглобе не везло ужасно, а фортуна была к нему явно неблагосклонна, ибо не наткнулся он на хоругвишку пана Кушеля, не будучи, таким образом, сразу спасен и избавлен от всяческих неприятностей.
В Прохоровке его как громом сразила весть о корсунском поражении. Уже на пути к Золотоноше по деревням и хуторам поговаривали о великой битве, даже о победе Хмеля, но пан Заглоба этому не верил, хорошо зная, что среди простого народа всякая новость разрастается до небывалых размеров и что об успехах казацких простонародье всего охотнее измышляет само себе небылицы. Но в Прохоровке можно уже было не сомневаться. Правда, страшная и зловещая, ударила как обухом по голове. Хмель — триумфатор, коронное войско разгромлено, гетманы захвачены. Вся Украина объята пламенем.
Пан Заглоба сперва даже растерялся. Он ведь очутился в ужасном положении. Счастье не сопутствовало ему и по дороге, ибо в Золотоноше никакого гарнизона не оказалось. Город бурлил противу ляхов, старая крепостца была оставлена. Заглоба ни секунды не сомневался, что Богун его ищет и что рано или поздно на след нападет. Правда, старый шляхтич петлял, как преследуемый русак, но он превосходно знал гончую, которая его гнала, и знал также, что гончая эта не даст сбить себя со следа. В итоге пан Заглоба имел позади Богуна, а впереди — море крестьянской смуты, резню, пожоги, нападения татар, озверевшую чернь.
Спастись в такой ситуации было задачей почти невыполнимой, особенно же с девушкой, которая, хоть и переодетая дедовским поводырем, повсюду привлекала внимание необычайной своей красотою.
Воистину было от чего растеряться.
Однако пан Заглоба надолго не падал духом никогда. Несмотря на величайшую сумятицу в башке, он тем не менее отлично понимал, а вернее, весьма безошибочно чувствовал, что Богуна боится в сто раз больше, чем огня, воды, смуты, резни и самого Хмельницкого. При одной мысли, что можно угодить в руки страшного атамана, мурашки начинали бегать по коже пана Заглобы. «Уж этот бы мне устроил выволочку! — то и дело повторял Заглоба сам себе. — А тут еще впереди море бунта!»
Был очень простой способ спастись: бросить Елену, предоставив ее воле божьей. Но этого пан Заглоба делать не собирался.
— Наверняка, — говорил он ей, — подсыпала ты мне, барышня-панна, чего-то, так что мне из-за тебя шкуру на шагрень выделают.
Нет! Бросать он ее не собирался и даже мысли такой не допускал. Что же ему тогда оставалось делать?
«Га! — размышлял он. — Князя искать нет смысла! Передо мною море, так что нырну-ка я в это море и таким образом скроюсь, а даст бог, и на другой берег выплыву».
И он решил переправиться на другой берег Днепра.
Однако в Прохоровке сделать это было нелегко. Пан Миколай Потоцкий еще для Кречовского и посланных с ним войск реквизировал все дубасы, шухалеи, паромы, чайки и челноки, притом начиная от Переяслава и кончая Чигирином. В Прохоровке остался только один дырявый паром. Парома этого ожидали тысячи людей, бежавших из окрестных поселений. В деревеньке оказались заняты все хаты, коровники, овины, хлева, и дороговизна была неслыханная. Пан Заглоба и впрямь был вынужден лирою и пением зарабатывать на кусок хлеба. Целые сутки не получалось им переправиться, так как паром дважды ломался и его подолгу чинили. Ночь они с Еленой провели у костров, сидя на берегу с толпами пьяного мужичья. Ночь была ветреная и холодная. Княжна даже стоять не могла от усталости и боли, потому что мужицкая обутка до крови стерла ей ноги. Она боялась расхвораться всерьез. Лицо ее осунулось и побледнело, чудные очи перестали сиять. То и дело ее охватывал страх, что, несмотря на костюм, ее распознают или что неожиданно прискачет с погоней Богун. В ту же ночь выпало ей видеть страшное зрелище. Мужики привели с устья Роси толпу шляхтичей, искавших спасения от татарских набегов во владениях Вишневецкого, и зверски убили всех тут же на берегу. Им высверливали буравами глаза, а головы раздавливали меж камней. Кроме того, в Прохоровке оказались две еврейских семьи. Этих взбесившаяся чернь побросала в Днепр, а так как они не пожелали сразу пойти ко дну, евреев, евреек и их детишек топили длинными баграми. Сопровождалось это воплями и пьянством. Подпившие молодцы бесились с подпившими молодицами. Жуткие взрывы смеха разносились по темным днепровским берегам. Порывистый ветер разметывал костры; красные головни и искры, подхваченные вихрем, летели умирать в воду. То и дело возникал переполох. Какой-нибудь пьяный хриплый голос орал во тьме: «Люди, спасайтеся, Ярема iде!!», и толпа, не разбирая дороги, топча и сталкивая друг друга в воду, бросалась к берегу. Один раз чуть не затоптали Заглобу с княжной. Это была воистину адская ночь, и казалось, никогда она не кончится. Заглоба выклянчил кварту водки, сам выпил и княжну заставил выпить, иначе та бы лишилась чувств или забылась бы в горячке. Но
