планами. Теперь папа, трепетавший перед сыном, должен был по его требованию даже согласиться на смерть своего любимца, герцога Гандийского.
Да, синьора, судьбу Венеции и мою судьбу решило то, что планы Чезаре распространялись не только на Романью, но и на Папскую область. Он стремился и к власти над Венецией, а там и над всей Италией. Здесь он смог бы сколотить хорошую армию и самый мощный в мире флот. И в тот радостный и одновременно печальный момент, когда я вернулся на свою родину, он уже был близок к успеху, заливая город потоками крови и слез.
Семейство Борджиа стремилось уничтожить всех, кто перешел им дорогу или возбуждал их алчность своим богатством. Еще до тягостных событий на «Святой Марии» мой друг Паоло Капелло, бывший тогда посланником Венеции в Ватикане, говорил мне, что каждую ночь в Риме находили по четыре-пять убитых, преимущественно епископов. Сам Борджиа по ночам обходил запуганный город в сопровождении телохранителей, чтобы полюбоваться на страшные деяния рук своих. Для расправы с негодными применялся и другой испытанный метод — яд. Кроме прочих, были отравлены принц Джем, кардиналы Орсини, Феррерио и Микель, все семейство Колонна. Безжалостный яд настигал даже скромных богословов, удалявшихся из проклятого города в провинцию.
Когда я добрался до Рима, вокруг папы, по уверению многих, творилась какая-то чертовщина: удары молнии и штормовые ветры рушили стены ватиканских покоев, повергая их обитателя в полнейший ужас. Все усматривали во всем этом проделки дьявола.
Чезаре был уверен в моей смерти, и это развязывало мне руки. Финал близился, и я уже предвкушал заслуженную смерть негодяев. Я знал, что Господь на моей стороне, и это придавало мне силы.
Милая моя синьора! За время моего долгого монолога я успел уже привыкнуть к Вашей роли своего духовника-исповедника. Это делает Вас человеком близким мне. Потому я не боюсь показаться Вам навязчивым, и прошу Вас открыть мне все, что известно Вам о Клаудии. Поймите, это единственное, чем живет сейчас моя душа. Теперь я весь в Вашей власти. Еще раз взываю к Вам и жду Вашей милости.
На сем я вновь прерываюсь до следующего своего письма. Да хранит Вас Господь».
Тьма медленно рассеивалась. Она уступила место расплывчатому облаку света, которое становилось все ярче. Вскоре появились неясные очертания, медленно приобретающие форму и цвет. Наконец перед ней возникло человеческое лицо. Еще мгновенье — и оно стало узнаваемым.
— Она жива! Она открыла глаза! — радостный крик Баязида отдавался в ушах долгим эхом, словно он кричал в горах. — Слава Аллаху, он услышал мои молитвы! Смотрите, Ибрагим ибн Фатих сотворил еще одно чудо. Он спас ее!
Баязид весь трясся от радости. Он бегал по комнате, как ребенок, целуя перепуганных слуг. Клаудиа попыталась поднять голову, но резкая боль в позвоночнике остановила ее. Заметив это, султан подбежал к ней и подложил ей под голову еще несколько подушек.
— О, любовь моя, прости меня, недостойного раба твоего. — Баязид склонился над ней и поцеловал ее руку. — Теперь подите все прочь!
Через секунду они остались одни.
— Где я? — слабым голосом спросила Клаудиа.
— В моем дворце. Теперь все уже позади. Араб спас тебя. Это лучший лекарь в моей империи.
— Да, я помню… Ты хочешь убить меня?
— Прости, прости меня. Шайтан повелевал мною, я не помнил себя в тот момент. Я достоин самой жестокой кары! — Он говорил взахлеб, путаясь в словах. — Уже семь дней и семь ночей ты лежишь здесь. Твоя жизнь висела на волоске. Ибн Фатих спас тебя своими волшебными снадобьями. Я молился каждый день, и Аллах не оставил своего грешного слугу.
— Семь дней?.. Они прошли, как один миг. Господи! Зачем ты не принял меня к себе?
— Не говори так, Клаудиа. Ты должна жить. Ты будешь жить!
Она ничего не ответила и отвела глаза в сторону.
— Я много думал все эти дни, — произнес Баязид после долгой паузы. — Я знаю, ты не любишь и никогда не полюбишь меня. Моя же любовь тебе в тягость. Ты брезгуешь ею! Наверное, я должен отпустить тебя. Другого выхода нет. Но я не могу это сделать, это выше моих сил!
— Я в твоей власти, султан. Поступай, как велит тебе твое великое призвание, — тихо ответила она.
— Но я не могу! Впервые в своей жизни я не могу властвовать над собой. И разум мой подсказывает выход. Я отпущу тебя. Ты должна быть далеко, тогда мое сердце успокоится. Только тогда.
Клаудиа молчала. Ей нечего было сказать. Она была готова к любой участи.
Молчание длилось очень долго. Наконец, Баязид глубоко вздохнул.
— Кстати, я сдержал свое слово.
— О чем ты, повелитель?
— Эй! — крикнул султан, и на пороге тотчас возник распорядитель покоев. Баязид кивнул ему, и тот вновь исчез.
— Тебе понравится этот подарок. — Баязид улыбнулся и сел на невысокий резной стул, стоявший рядом с ложем Клаудии.
Дверь распахнулась, и в ее проеме появился испуганный старик. Боже, это был тот самый несчастный старец, за которого она просила! Теперь она окончательно пришла в себя и более не чувствовала боли.
Старик огляделся, и это поразило Клаудию. Он видел, он прозрел! Его глаза смотрели осмысленно.
— О султан, ты так великодушен! — Она наклонилась к нему и поцеловала в щеку.
— Я сделал это для тебя. Ибрагим ибн Фатих нашел противоядие, и зрение вернулось к несчастному.
Старик тут же бросился в ноги султану.
— О милосердный повелитель, как я могу отблагодарить тебя? Ты сотворил чудо!
— Прочь от моих ног, неверный! — Султан надменно оттолкнул его от себя. — Это не моя заслуга. Благодари ее, твою спасительницу. Она жертвовала собой, чтобы ты прозрел. Это — великая душа, будь же достоин ее жертвы.
Старик повернулся к Клаудии и вдруг замер, раскрыв от удивления рот.
— Господи, что же это? — выдохнул он и замолчал.
— Что такое? Говори же, старик! Совсем обезумел от радости? — Баязид расхохотался.
— Анна-Мария… Ты же давно мертва. О Пресвятая Богородица, я вижу ее! Господь послал ее ко мне…
Клаудиа растерялась. Старик не отрывал от нее глаз. Султан тревожно смотрел то на нее, то на него.
— Объясни же, старик, или я прикажу высечь тебя! — в нетерпении закричал Баязид.
— О великий султан! Произошло чудо! Это жена моя — Анна-Мария Лоредано. Она умерла двадцать с лишним лет назад. Я сам хоронил ее. Теперь я вижу ее перед собой. Она ничуть не изменилась…
— Что ты говоришь, безумный! Двадцать лет назад она была совсем ребенком.
— Нет-нет, она была моей женой… ее послал Господь, и она вернула мне свет Божий. — Старик перекрестился.
Баязид в недоумении смотрел на Клаудию.
— Господи, Анна-Мария Лоредано, из Венеции? Дочь дона Паскуале? — осторожно спросила она.
— Да, она — моя жена. Она умерла при родах.
— При родах дочери?
— Да…
На глаза у Клаудии навернулись слезы. Она собралась с силами и поднялась на ноги.
— Отец! — Клаудиа бросилась ему на шею. — Господи, отец! — Она разрыдалась и крепко обняла его.
Лицо старика тут же просветлело.
— Ты… Ты — моя дочь?! — произнес он дрогнувшим голосом. — Вот ты какая… Как две капли воды…
