Пораженный Баязид был ошеломлен этим открытием. Никогда еще он не видел рядом с собой такие счастливые лица. Султан схватился за голову. Теперь Клаудиа была еще дальше от него. Конечно, он мог разлучить их снова, но стало бы ему от этого легче? Он почувствовал комок в горле.
Клаудиа и ее отец не отрывались друг от друга. Баязид медленно встал и вышел. В дверях он оглянулся, Клаудиа показалась ему божественно прекрасной. Он хотел сказать, но… лишь глубоко вздохнул и вышел.
Прошло несколько минут. Отец расспрашивал Клаудию, она — его. Они держались за руки, говорили сбивчиво, взволнованно и никак не могли наговориться.
Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошел богато одетый вельможа. Клаудиа и отец упали на колени и склонились пред ним. Это был великий визирь.
— Великий султан милостив и великодушен. Он принял решение. Сегодня вечером вы отправитесь на корабль, идущий на Крит. Остров принадлежит венецианцам. Султан дарует вам свободу, его доброта безгранична! Слава Аллаху! — торжественно произнес он.
— Завтра вас уже не должно быть в Стамбуле. Поторопитесь, это в ваших интересах…
28
Синьоре N., замок Аскольци
ди Кастелло
«Итак, синьора, сегодня я завершаю свой рассказ о злом времени моих скитаний и моем возвращении на родину, принесшем мне еще больше горестей и хлопот, нежели пришлось пережить за морем. Развязка произошла в самом центре Италии, в Ватикане, в замке святого Ангела.
Одновременно со мной в Рим приехал человек, которого я хорошо знал, — кардинал Паскино из Пьемонта. Когда-то он крестил меня и был дружен с моим отцом. Вместе с Клаудией мы приезжали к нему вскоре после свадьбы. Я не мог не пойти к нему, ибо надеялся на поддержку человека, в чьем благочестии не сомневался.
И я не ошибся. Кардинал встретил меня крепкими объятиями, от которых на душе моей стало сразу теплее. И первое слово, которое он произнес, было слово «рассказывай…»
— Ну, рассказывай, сын мой, почему ты забыл меня. Уже два года я не видел тебя. Небось какие- нибудь молодые забавы? — Он дружески похлопал Себастьяно по плечу, потом по-отечески обнял и проводил в небольшую галерею, ведущую к маленькому фонтанчику, рядом с которым стояли два дубовых стула и столик с питьем, фруктами и какими-то книгами.
— Простите меня, падре, но я действительно не мог навестить вас. Последние годы я был далеко от родины — в Африке и на востоке, в Константинополе.
— Что ж, недурное путешествие. У тебя была какая-то служба? — Паскино налил себе немного прохладного напитка и сделал несколько глотков. — Невероятная жара. Давно такой уж не припомню.
— Нет, за морем я оказался не по своей воле.
— Не по своей воле? — нахмурился кардинал. — И что ж тому виной?
— Не «что», а «кто».
— Так кто же?
— Герцог Борджиа. Он — мой палач.
— Палач?.. — Услышав это слово, кардинал опасливо огляделся вокруг, словно их могли подслушивать. — Чезаре Борджиа, герцог Романьи? Этот кровожадный пес?
— Да, он.
— Но чем ты ему не угодил? Венеция далеко от Ватикана.
— В том-то и дело, падре, что аппетиты герцога давно уже не ограничиваются Романьей. Он мечтает об объединенном итальянском королевстве.
— Да, я всегда подозревал это, сын мой, но при чем же здесь ты?
— Мы боролись против его влияния в Венеции. Но его коварство оказалось изощреннее, чем мы подозревали…
Кардинал Паскино оказался первым человеком, которому Себастьяно рассказал без утайки все, что произошло с ним за два долгих года. Кардинал часто останавливал его рассказ. Он никак не мог поверить, что папское семейство оказалось столь безбожным, но исповедь Себастьяно была настолько убедительной и искренней, что в конце концов все сомнения отпали.
— Вы должны знать, — продолжал Себастьяно, — что рано или поздно вам тоже предложат сделку с дьяволом. Будьте начеку, не верьте ни папе, ни сыну его.
— Все это ужасно, Себастьяно. Это вопиющие преступления! Я выступлю на соборе, я всем открою глаза!
— Это безумие, святой отец. Вы ничего не добьетесь. Нужно действовать иначе.
— Но как?
— Пока я не знаю. Но то, что вы здесь, уже большая удача для меня.
— Ты хочешь драться с ним в одиночку?
— Пока у меня нет союзников, но это меня не остановит. Они за все заплатят.
— Ты знаешь, Себастьяно, — сказал Паскино после некоторого раздумья, — ведь в Рим меня пригласил именно Чезаре. Меня и еще шестерых кардиналов. Он написал, что папа устраивает церемонию всеобщего примирения. Может быть, они одумались?
— Неужели вы верите ему?
— Не знаю… Мой разум питает надежда. Но после твоего рассказа…
— Где должна состояться церемония?
— В замке Святого Ангела. Завтра. Будут папа, герцог Борджиа и семь кардиналов, в том числе я.
— За годы моих скитаний Господь одарил меня чувством предвидения. Оно часто предупреждает меня об опасности. Вот и сейчас оно подает мне знак. Что-то тут не так. Вы не боитесь за свою жизнь?
— Себастьяно, если мне и стоит за нее бояться, то только не в стенах Ватикана, в гостях у самого папы, — возразил кардинал.
— Чезаре хитер, и он знает, что вы именно так и будете рассуждать. Нет сомнений, это ловушка. — Себастьяно подошел поближе к Паскино. — Ваша жизнь не безразлична для меня, кардинал. Я не хочу лишиться близкого мне человека. Неужели вы не понимаете, что Чезаре одним ударом расчистит себе дорогу сразу в семи областях Италии? В замке вас ждет смерть.
— Что ты такое говоришь, Себастьяно? — взволновался кардинал. — Где угодно, но не на приеме у папы, к тому же в день всеобщего примирения…
— Вы все попадете в мышеловку, — не успокаивался Себастьяно.
— Но как ты себе это представляешь? Семь трупов кардиналов в Ватикане? Немыслимо! Весь католический мир объявит войну папе, тогда и Чезаре конец. Нет, он не пойдет на такое.
— Вы правы, святой отец. Но и на этот вопрос должен найтись ответ. Пока я не знаю какой, но он есть. И я найду его, чего бы мне это ни стоило!
— Но как, Себастьяно? Остался один день. Я не могу не пойти. — Паскино встал и, положив руки на плечи Себастьяно, поцеловал его в лоб. — Я боюсь за тебя. Ты слишком рискуешь. Конечно, ты имеешь право на ненависть, но она ослепляет тебя. Герцога Борджиа должен судить церковный суд, открытый и освященный Господом. Месть — великий грех. Ты станешь убийцей.
— Ах, святой отец, ваши слова хороши для отроков, которые еще не узнали жизнь. Мне пришлось слишком многое пережить, чтобы научиться чувствовать на себе и гнев, и милость Господа. Я знаю вас еще с ранних лет и благодарен за все истины, что вы открыли мне. Но сейчас вы слепы, и я должен спасти вашу жизнь. Она в опасности, она уже почти в руках сатаны, а вы так наивны в вашей праведности…
— Ты ожесточен, сын мой. А это может погубить тебя. Что ты собираешься делать? Ты слаб и одинок.
