дольше оставаться на месте или ехать медленно. Он ворвался в лагерь, спрыгнул на землю и бросился в шатер для советов. Там он нашел звонаря и приказал тому звонить в колокол:
— Звони хорошенько и тяни за веревку изо всех сил, чтобы слышно было на всю округу!
Звонарь так и поступил. От тяжести поднятого им звона воздух кругом загустел, и Сверчку пришлось разрезать его ножом, чтобы вернуться от ручья к шатру своего господина (ибо он спешил); прочие же сеньоры попросту дождались, пока колокол замолчит.
Чтобы узнать вести, принесенные графом де Сен-Жорди, явились все, а последним пришел севастократор. Кое-что ему уже рассказал Сверчок, но далеко не все. Тирант уселся на свое обычное место, странно тихий, и уставился в одну точку.
Видя, что сеньоры готовы слушать, граф де Сен-Жорди наконец дал волю своему гневу и заговорил, да так, что слюна вскипела у него в углах рта:
— Герцог Македонский оскорбил нас! Мало того что он не желает делиться, так он еще и назвал нас побирушками. Он трус и мародер, из-за которого Пелидас попал в такую тяжелую осаду!.. А теперь он воспользовался плодами нашей победы и, пока мы гнали врага, забрал себе всю добычу. И на наше вполне законное требование отдать нам часть ответил решительным и даже грубым отказом.
Слова эти вызвали законный гнев сеньоров. Они вскакивали с мест и восклицали в сильном возмущении:
— Такое злодейство нельзя оставлять безнаказанным! По коням! Вооружимся, ворвемся в его лагерь и проучим его как следует!
Кругом зашумели, зашевелились, и многие двинулись к выходу из шатра, чтобы скорее вооружиться и сесть на коней.
— Стойте! — крикнул вдруг севастократор. Он встал и огляделся по сторонам, как будто только что очнулся от забытья и сильно удивлен увиденным. — Остановитесь, сеньоры! Не вздумайте седлать коней!
Греческие властители настолько привыкли слышать его голос на поле боя и во время советов, что невольно замерли на месте и повернулись на оклик.
Севастократор встал перед ними, загораживая им путь. Шлема на голове Тиранта не было, поэтому все хорошо видели его лицо. От усталости и недосыпания оно как будто светилось, а зрачки, чрезмерно черные, плясали в пустой белизне глаз и больно, до крови, кололи всякого, на ком задерживались.
— Нет! — повторил Тирант. — Умоляю вас, не совершайте ужасной оплошности!
— Что? — закричали сеньоры, обступив его и толкая. — В чем дело? Почему нам нельзя выйти? Мы желаем немедленно ехать к герцогу Македонскому и требовать от него нашей доли!
— Турки у нас под боком, а мы передеремся? — крикнул Тирант. — Какой позор! Нет!
— Пропустите, мой господин, пропустите меня! — сердито напирал на него граф де Сен-Жорди.
И остальные сеньоры также рвались к выходу.
Не отвечая им больше ни слова, севастократор медленно развел руки в стороны, словно предлагая тем, кто непременно желает выйти, сперва пронзить его мечом, а затем переступить через бездыханное тело. Он смотрел на них так, словно и впрямь уже умер. Губы Тиранта шевельнулись: он хотел сказать «нет», но проглотил собственный голос.
— Одумайтесь, севастократор, вы требуете от нас смириться с бесчестьем! — сказал граф де Сен- Жорди уже поспокойнее.
Все так же безмолвно Тирант покачал головой. Он вздохнул всей грудью и наконец заговорил, громко и скорбно:
— Как только мы набросимся друг на друга, турки воспользуются этим и нападут на нас. Мы до сих пор окружены врагами! Если мы не видим их ежечасно и ежеминутно, то это еще не означает, что их на самом деле нет. Да и пленники, а их немало, — они ведь только того и ждут, чтобы нашлась для них возможность взбунтоваться.
— Молчите, — обратился к Тиранту герцог де Пера. — На сей раз вам не переломить нас. И лучше будет, если вы подчинитесь общему желанию.
— Нет, — ответил Тирант, — не стану я вам подчиняться. Мой долг — защитить Византию и сохранить армию императора. Если ради этого понадобится умереть — что ж, по крайней мере, я погибну с честью, а на того из вас, кто меня убьет, ляжет вечный позор.
— Вы безумны, — отшатнулся от него граф де Сен-Жорди, но Тирант удержал его, схватив за руку.
Севастократор поднес его руку к губам и поцеловал, как если бы Сен-Жорди был его господином.
— Не делайте этого, — проговорил он глухо. — Не поднимайте против меня мятеж.
А затем Тирант вскинул голову и посмотрел на графа, Длинные темные волосы распались на пряди, слипшиеся от пота, и приклеились к лицу франка. На мгновение Сен-Жорди показалось, будто лицо это — неживое, изваянное из мрамора и покрытое глубокими трещинами.
Графу де Сен-Жорди стало страшно, но он тотчас устыдился своего испуга и с вызовом спросил:
— Почему вы так не желаете восстановить справедливость?
А Тирант ему ответил:
— Что ж, если вы сейчас поднимете бунт, я не стану больше вас останавливать. Ступайте и погубите нас всех ради минутной наживы. Но знайте, что потом, когда оба мы будем мертвы, я призову вас к ответу, и мы станем судиться перед самим Господом Иисусом Христом, и вот тогда — берегитесь!
Сеньор Малвеи, который стоял неподалеку и слышал весь этот разговор, воскликнул, глядя на Тиранта во все глаза:
— Что это вы такое говорите?
Тирант не отозвался, а Диафеб ответил сеньору Малвеи:
— Можете мне поверить, мой брат поступит ровно так, как обещал.
Но для большинства из находившихся в шатре немногого стоили подобные угрозы или доводы рассудка, и они продолжали гневно кричать о том, что герцог Македонский поплатится за свою дерзость и отдаст долю добычи тем, кому она принадлежит по закону.
Так они шумели и угрожали севастократору, и это продолжалось какое-то время.
Тирант же сказал сеньору Малвеи так, словно они находились в шатре вдвоем и вели дружескую беседу:
— Я все еще не верю тому, что слышу! Неужели из-за денег вы так ненавидите меня, что желаете убить?
— Не вас! — раздался голос одного из сеньоров. — Не вас, а герцога Македонского!
— Так это ради золота? — Тирант быстро повернулся к нему. — Ради золота мы бились? Ради золота проливали кровь? Боже, помоги мне! Вам, жадные и алчные, я отдам мою часть добычи и все, что имею, но только не уезжайте сейчас из лагеря, не поднимайте оружия на герцога Македонского, не начинайте междоусобной войны на радость нашим врагам! Успокойтесь и разоружитесь, иначе выйдет большая беда.
Он произнес это с такой силой, что некоторым из стоявших поблизости от севастократора сделалось жарко. И вышло так, что на мгновение воцарилась тишина — все замолчали разом.
И тут раздался смех.
Сеньоры повернулись, чтобы посмотреть, кто сейчас вздумал смеяться, и увидели, что это Диафеб. Он хохотал во все горло.
Тирант ничего не сказал, а герцог де Пера воскликнул:
— Вы находите здесь нечто забавное?
— Прошу меня извинить, — ответил Диафеб, видя, что всеобщее внимание обращено теперь на него, — но то, что я вдруг припомнил, сильнее меня. Я не смог сдержать смеха, настолько эта история потешна.
— Время ли сейчас вспоминать потешные истории? — удивился герцог де Пера.
— Потешные истории, любезный сеньор, — они наподобие птиц: летают, где им вздумается, и гадят людям на головы.
Диафеб утер слезы, выступившие у него на глазах от приступа необузданного веселья, и уставился на герцога де Пера и остальных с широкой улыбкой.
