одежду и закрепить прическу.
Императрица грузно поднялась.
— Не буду мешать вам. Поторопитесь, государь уже ждет.
И с этим мать принцессы вышла из ее спальни.
Тирант не видел того, что происходит, и не все понимал из услышанного, поэтому и после ухода императрицы он продолжал некоторое время лежать в неподвижности. Он боялся и дохнуть под тяжелыми бархатными одеждами, хотя меховая оторочка и причиняла ему множество страданий.
А принцессу начали одевать и шнуровать, и тяжесть, что придавила Тиранта, постепенно облегчалась. Сперва его избавили от лифа, потом от блио, затем от верхних юбок и наконец от обширного плаща. Под плащом и обнаружился севастократор, изрядно помятый и чрезвычайно красный. Волосы его торчали дыбом.
Он сел на полу и встряхнулся, точно зверь, перенесший трепку.
— Боже праведный! — вскричала Кармезина. — В каком это вы виде, севастократор! Как вам не стыдно! — Она бросила ему гребешок. — Приведите себя в порядок, иначе я не стану и глядеть на вас.
Он принялся покорно приглаживать тот вихрь, что устроила на его голове принцесса. Тем временем придворные девицы закрепили прическу Кармезины множеством заколок и укрепили в ее волосах драгоценные камни.
— Мне пора уходить, — сказал Тирант, приближаясь к ней.
— Да, — отозвалась Кармезина. Она не сводила с него взгляда и улыбалась через силу. — Вам пора уходить. Но мы ведь увидимся на мессе?
— Да, — сказал он. — Мы увидимся.
— Вы сможете принять участие в ристаниях?
— Я счел бы для себя величайшим позором, если бы уклонился от этого.
— Но вы одержите победу?
— Если не будет никого другого, кому эта победа понадобится больше, нежели мне.
— Кто же может оказаться этим «другим»? — удивилась Кармезина.
— Человек, который должен заслужить прощение своей возлюбленной, восхитив и удивив ее.
— Как! — воскликнула Кармезина. — Разве это не вы?
— Разве я должен заслужить ваше прощение?
— А разве вы не провинились передо мной?
— Если вы так утверждаете, то провинился.
Он подошел к принцессе совсем близко и уже потянулся к ней руками, чтобы обнять, но она вскрикнула:
— Не прикасайтесь! Вы испортите прическу!
И тотчас две девицы из числа приближенных Кармезины схватили Тиранта за руки, чтобы он не вздумал дотронуться до волос принцессы. Так что ему ничего не оставалось, как тянуться к ней губами и лишь слегка касаться ее щек или подбородка, — потому что девицы висели на нем и не позволяли ему придвинуться к Кармезине вплотную.
Наконец Кармезина сказала:
— Что ж, прощайте, севастократор.
И он, видя, что она вот-вот уйдет, а он лишен даже простого утешения поцеловать ее на прощание, исхитрился и ногой приподнял ее юбку, а затем всунул колено ей между бедер и коснулся того, к чему никто еще не прикасался. Кармезина вздрогнула всем телом, и казалось, что она вот-вот потеряет сознание; однако она все же устояла и просто выбежала из спальни.
А Тирант, поддерживаемый девицами, отправился к себе, вниз, где и прилег на постель — на правах больного.
Затем девицы вышли и оставили его в одиночестве.
Тирант тотчас снял штаны и положил их рядом с собой на подушку, заговорив с ними таким образом:
— Счастливые вы, мои штаны, особенно же ты, моя правая штанина! Ты побывала там, где мне быть пока запрещено, и видела то, о чем мне остается лишь гадать. Если бы ты могла говорить, то рассказала бы мне обо всем, что повидала под юбками принцессы. Но коль скоро ты безмолвствуешь, то мне остается лишь завидовать тебе…
Он поразмыслил немного и вскричал:
— Нет! Зависть — чувство недостойное; а окажу-ка я лучше моей штанине все те почести, которых она достойна!
И скоро правая штанина сверху донизу была расшита жемчугами и бриллиантами.
Последующие пять дней Тирант не видел Кармезины; принцесса же иногда наблюдала за ним из окна или сквозь какую-нибудь щель в портьерах.
Празднества начались через пять дней после достопамятного свидания. Специально ради торжества на огромной рыночной площади были установлены накрытые столы; как и говорила императрица, они отгораживали от всего остального мира прямоугольник, предназначенный для благородных рыцарских поединков.
Стены домов, окружающих площадь, были затянуты атласом с узором из лилий, так что эта часть города превратилась в своего рода огромный дворцовый зал. Император, его супруга и дочь сидели во главе стола, и все дамы заняли места по левую руку от императора, а все сеньоры — по правую.
Для того чтобы еще больше украсить пиршество, были выставлены двадцать четыре поставца, где держали драгоценные реликвии, церковное золото, чаши с золотыми монетами из казны императора, золотые кубки, блюда, солонки, самоцветы и прочие сокровища. Каждый из этих поставцов охранялся тремя рыцарями, облаченными в длинные парчовые туники. В руках у этих рыцарей имелись тяжелые серебряные трости.
Гости подходили к поставцам и любовались прекрасными и дорогими вещами, однако прикасаться к ним избегали. По приказу императора в поставцах находилась только золотая посуда, потому что все серебро выставили на столы и приглашенные ели только с серебра.
Привели также Великого Караманя, чтобы он принял участие в пиршестве, — ведь праздник затевался отчасти и в его честь! Великий Карамань был одет в богатые шелковые одежды белого цвета, которые красиво оттеняли его смуглую кожу; на его шее красовался тяжелый золотой ошейник, от которого тянулась цепь. Те негры, что прежде находились у него в услужении, привели его, держа за эту цепь.
Увидев пленника, дамы стали притворно пугаться, а рыцари приветствовали его кликами. Император же махнул рукой и приказал подать для Великого Караманя отдельное угощение. И он ел, сидя на земле, как и подобает в его положении.
Принцесса тоже взяла на праздник своего личного пленника — мальчишку-арапчонка; в отличие от Великого Караманя этот постреленок был совершенно счастлив, ибо сидел под столом, у ног своей госпожи, и поедал все те вкусные вещи, которые она потихоньку ему совала.
Сперва ничего не происходило: император желал, чтобы гости для начала немного утолили голод и любопытство и имели время осмотреться и задать все вопросы, какие у них появились.
Когда же костей на тарелках стало больше, чем мяса, посреди ристалища воздвигли помост и установили на нем большой трон, который накрыли роскошной тигриной шкурой. Затем появились восемь женщин в прекрасных и таинственных одеждах, причем одна была в белом платье с обнаженными руками, а все прочие держали в руках плети.
Император поднялся со своего места и обратился к женщинам громким голосом, так, чтобы все его слышали:
— Кто вы такие?
— Мы пришли судить ваш турнир и воздавать каждому по заслугам, — отвечала та, что была в белом платье.
— Назовитесь! — потребовал император.
— Я — Сивилла, — ответила женщина в белом платье. — Мне открыто прошлое и будущее, я исполнена мудрости и никогда не ошибаюсь. Поэтому мои приговоры всегда справедливы.
