непосредственное отношение к смерти Селивановой. Вас это устраивает? Отлично. Продолжим. Коля, ты готов?
— Все в порядке,— ответил Кувакин.
— Поехали. Так вот, на клочке газеты, как я уже говорил, был написан курс иностранной валюты. Франки, доллары, гульдены… Чуть ли не дюжину различных валют нашли в сумочке у Татулина.
— Поздравляю вас,— холодно сказала Равская.
— Спасибо. Скажите, пожалуйста, Ирина Андреевна, как по-вашему, зачем человеку, занимающемуся перепродажей валюты, этот список с указанием, сколько рублей, к примеру, стоит тугрик, сколько франк, сколько крона?
— Понятия не имею!
— Я тоже,— улыбнулся Демин.— Остается предположить только одно — Татулин не часто занимался перепродажей, а валюту в таком разнообразии вообще, возможно, первый раз держал в руках. Татулин — опытный комиссионный спекулянт. В определенных кругах известен давно. Валюта — его новая специальность. Он ее только осваивал. И попался.
— Ближе к делу,— сказала Равская.— Я тороплюсь. У меня важные дела.
— А как же Селиванова? Вы уже забыли о ней? И потом, вряд ли у вас есть дела важнее собственной судьбы,— сказал Кувакин, не поднимая головы от протокола.
— По-моему, до сих пор мы обсуждали только судьбу Татулина.
— Только до сих пор,— сказал Демин.— Теперь мы перешли к вашей судьбе. Дело вот в чем — курс валют, о котором мы столько толкуем, написан вашей рукой. Как вы это объясняете?
— Вы уверены, что он написан именно моей рукой? — усмехнулась Равская. Но усмешка на этот раз не получилась. Только гримаса искривила ее лицо, и тяжелая нижняя челюсть как бы вышла из повиновения.
— Нет, я в этом не уверен,— беззаботно сказал Демин.— Я спросил на всякий случай, для протокола. Чтобы потом, во время суда, не возникло недоумения, чтобы всем стало ясно — разговор об этом был и ответ от вас получен в самом начале следствия. Вот и все. Остальное — мои предположения.
— А вы не злоупотребляете своим положением, вот так легко и бездумно выдвигая обвинения, которые ровным счетом ни на чем не держатся, ничем не обоснованы? Или это профессиональные шутки?
— Нет, Ирина Андреевна, это не шутки. Курс валют на газетном клочке написан своеобразным почерком — все буквы разной величины, какие-то остроголовые, а вся запись сделана грамотно с точки зрения машинописи — абзацы, отступления и так далее. Была в той записке еще одна особенность — автор не любит переносов и старается во что бы то ни стало втиснуть слово до конца строки. И последнее — запись сделана шариковой ручкой, красной пастой. Общий вид примерно вот такой…— Демин вынул блокнот и показал Равской страницу, на которой она совсем недавно изложила способ приготовления кофе.
— Боже, в какие руки я попала,— только и проговорила она.
— Продолжим? — спросил Демин.— Итак, повторяю, это только предположение. Но завтра в десять ноль-ноль на моем рабочем столе будет лежать заключение экспертов с печатями, научными выкладками, обоснованиями, подробным анализом характерных особенностей почерка и даже с химическим анализом пасты…
— Не утруждайте себя,— перебила Равская.— Все это я знаю. Но должна вас разочаровать… Не исключено, что тот клочок газеты, который вы нашли у Татулина, действительно написан мной… Около полутора лет назад мне как-то позвонил Татулин и спросил — нет ли у меня под рукой курса валют…
— А почему он решил, что у вас может быть такой курс?
— Потому что я подписывалась на «Известия», где эти данные публикуются, а он — на «Комсомолку», где эти данные не публикуются. Татулин обожает молодежные издания, и не только издания, как вы успели заметить. Вот и вся разгадка. Я написала ему все, что он просил, на первом попавшемся клочке бумаги. У вас, надеюсь, все?
— Да, пожалуй, все,— сказал Демин, поднимаясь.— Коля, дай, пожалуйста, Ирине Андреевне прочесть протокол.
Надев очки в тяжелой оправе, Равская откинулась в кресле и углубилась в чтение. Время от времени она с интересом взглядывала на Демина, на Кувакина, хмыкала, видимо, припоминая детали разговора, один раз вообще рассмеялась.
— У вас прекрасный стиль,— сказала она Кувакину, закончив читать.— Вы никогда не писали заметок в газету?
— Как же, писал,— охотно ответил Кувакин.— И сейчас иногда пописываю… Когда дело, которое я уже расследовал, рассмотрено судом и вынесен приговор… Иначе, Ирина Андреевна, нельзя — чтобы заметками не давить на судей, на народных заседателей… Понимаете?
— Вполне,— ответила Равская и жестом попросила у Демина ручку, не обращая внимания на ту, которую протягивал ей Кувакин. Этим она хотела поставить его, как говорится, на место. Ей не хотелось подписывать протокол той самой ручкой, которой этот протокол писался, а взять свою, с красной пастой, она тоже не решилась. Демин с любопытством ждал — что же будет дальше. Он сонно смотрел на ручку, протянутую Кувакиным, Равская нетерпеливо смотрела на Демина, а Кувакин с улыбкой наблюдал за Равской. Наконец она не выдержала.— Ах, простите,— проговорила она, вспыхнув. И, взяв у Кувакина дешевую, тридцатикопеечную ручку, подписала протокол.
— А теперь я прошу вас извинить за доставленное беспокойство,— Демин слегка поклонился.— Полагаю, мы еще встретимся.
— Позвольте, но вы ничего не рассказали мне о Селивановой? Что же с ней произошло?
— Она погибла. Обстоятельства только выясняю,— Демин развел руками.— Когда буду все знать… Думаю, к тому времени вы тоже будете все знать. Откровенно говоря, у меня и сейчас такое чувство, будто вы знаете гораздо больше меня.
— О, вы мне льстите,— улыбнулась Равская.
— Ничуть. Это было предположение.
— Или угроза?
— Как вам будет угодно. В конце концов, все зависит от вашей роли во всем этом деле.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что вам виднее — была ли это угроза, предположение или невинные слова на прощание. Вам виднее. Всего доброго.
14
Развернув машину, водитель поджидал их, склонившись на руль и тихонько посапывая. Но едва они расселись на заднем сиденье, он поднял голову.
— Про бутерброд вы, конечно, забыли?
— Знаешь, Володя, забыли. Прости великодушно. Было дело, угостили нас бутербродами, небольшими, правда. Понимаешь, вроде неудобно предложить человеку полновесный ломоть хлеба, приличный кусок колбасы, сытный обед или ужин… Мода. Так что мы не заметили даже, как и съели.
— Ладно. Я от вас ничего и не ждал… Куда ехать-то?
— Постоим, подождем. Отъезжай в конец переулка, под заснеженные деревья, и гаси свои сигнальные огни. Посидим минут десять-пятнадцать. Больше, наверно, не придется.
— Думаешь, выскочит? — спросил Кувакин.
— Не усидит.
— Усидит. Ей сейчас, наверно, по десятку телефонов позвонить надо, сигнал опасности передать.
— Не будет звонить. Побоится. Она уж небось думает, что и телефон ее прослушивается, и на пленку все записывается… Человек грамотный, детективов начиталась — две полки детективов, представляешь?
