сказать о Селивановой… В этом будет что-то нечестное. А так одной фразой он сбивал с женщин налет пренебрежительности, деланной усталости, вечерней многообещающей истомы. Они сразу стали самими собой. И чуждыми, нелепыми сделались на них парики, ненужными оказались длинные с диковинной этикеткой сигареты и вся косметика на их лицах стала выглядеть некстати нанесенным гримом. Галя еще ниже припала к столу и в упор, неотрывно смотрела на Демина, ожидая от него новых слов, подтверждений, может быть, даже доказательств. Лариса, не шевельнувшись, продолжала сидеть, как сидела, только вдруг лицо ее стало серым. Первой пришла в себя Зина. Она полезла в сумочку, вынула зажигалку, прикурила.
— Это точно? — спросила она.
— Да. Я с утра этим занимаюсь.
— Что с Наташей?— тихо спросила Галя.
— Выбросилась из окна. Сегодня на рассвете. Умерла в «скорой помощи» по дороге в больницу.
— Что же будет, девочки?! — лицо Гали сморщилось и сделалось совсем приплюснутым.— Как же это, а? Ведь Наташка… Ну, девочки!
— Помолчи! — резко сказала Зина.— Чего же вы хотите от нас, товарищ следователь?
— Я хочу знать, почему она это сделала.
— Вы уверены, что мы знаем?
— Да, я в этом уверен. Глядя на вас, я даже подумал, что вы ожидали чего-то подобного, что-то последнее время зрело, приближалось, становилось почти неизбежным…
— Мы ничего не знаем! — тонко выкрикнула Галя.
— Не торопитесь так говорить,— сказал Демин тихо.— Так говорить можно только в том случае,— он посмотрел прямо в сверкающие стекла очков Гали,— если вы знаете за собой прямую вину в смерти Селивановой. Если вы довели ее до этого. Понимаете? Я чужой человек в вашей компании, я только сегодня начал знакомиться с вами и то не могу сказать, что ничего не знаю. Я уже знаю много, завтра буду знать еще больше. Следствие только началось. Оно будет тянуться еще неделю, может быть, месяц…
— Нас уже допрашивали! — опять выкрикнула Галя.
— Знаю. Знаю, кто допрашивал, читал ваши показания. Они не очень откровенны, но пусть это останется на вашей совести. Я хочу сказать о другом — когда вас допрашивали, Селиванова была жива. И речь шла не о смерти человека, речь шла о спекулянте Татулине. И только. И ваше, скажем, невинное лукавство во время следствия в конце концов не имело слишком большого значения. Сейчас речь о другом,— Демин посмотрел каждой женщине в глаза, задержал взгляд на бутылке с сухим вином, повертел в пальцах пачку с сигаретами…— Для начала скажу, что я уже побывал на запасной квартире гражданки Равской… Этот стульчик ее дожидается? Вряд ли она сегодня придет… Так вот о квартире… Видел ее, знаю, что вы там бываете, знаю с кем, зачем и так далее… Вы меня понимаете?
— Что же вы еще знаете? — поинтересовалась Зина.
— Знаю, например, зачем вы пришли сюда сегодня.
— Интересно! Я, например, понятия не имею! — Зина вызывающе посмотрела Демину в глаза.
— Я бы выразился так… Вы пришли сюда, чтобы забыться. И послушайте,— сказал Демин с горечью,— не мое дело говорить вам правильные слова, которых вы терпеть не можете, так же, как и я… Все правильные слова вы сами себе скажете. Не сегодня, так завтра, послезавтра. Через год. Скажете. Не об этом речь… Человек погиб. Человек был доведен до той безнадежности, когда прыжок из окна, когда смерть кажется избавлением… Красивая девушка, вроде все складывается неплохо, а она головой в асфальт. Почему? Неужели вот эта красивая жизнь так ей поперек горла стала? Простите меня, Лариса, Зина, Галя… но и вы не кажетесь мне очень счастливыми, и я не стал бы спорить, что у вас никогда не было таких отчаянных мыслей, какая пришла в голову Селивановой сегодня утром… Разговор у нас с вами предварительный, неофициальный разговор.
— Будут и официальные?
— Обязательно. И не один. В ближайший месяц мы с вами очень хорошо познакомимся. Если вы не против, начнем сегодня же… Я вам покажу свой маленький, не очень уютный кабинетик… Покажу вам ваши фотографии, которые Татулин сделал…
— Как Татулин? — удивилась Зина.— При чем он здесь? Он меня никогда не снимал…
— Снимал,— грустно сказал Демин.— И не один раз, и не только вас,— он улыбнулся неожиданной рифме.— А снимал на квартире Равской — ведь там вы обычно заканчивали веселые вечера?
— Ну? — сказала Галя.— Что из этого?
— Так вот, пока вы здесь прощальные тосты произносили, на посошок рюмочки опрокидывали с новыми знакомыми, Татулин уже там пленку в аппарат заряжал и в каморку прятался. Видели там в комнате маленькую каморку со слуховым окном? Через это окошко он вас и щелкал. Конечно, выбирал самые интересные моменты.
— Боже! — Лариса схватилась за лицо.
— А может, ошибка? Может, все это так… Наговоры?— какая-то затаенная надежда прозвучала в голосе Гали, чуть ли не мольба — скажите, мол, ради бога, что все это шутка, недоразумение.
— Снимки найдены при обыске у Татулина,— бесстрастно сказал Демин.— Они сейчас подшиты в деле.
— И там… м-мы? — спросила Галя.
— Да.
— Стыд-то какой,— с трудом проговорила Лариса.— Какой стыд! А ведь нам-то, нам она всегда говорила, что давайте, мол, подружки, повеселимся, давайте, подружки, отвлечемся… Веселились, гуляли… Потом к ней ехали… Утром на такси давала…
— Много? — спросил Демин
— Тридцатку.
— Многовато… Вам не кажется?
— Это ведь только говорится так — такси… А на самом деле…— Галя замолчала.
— Боже-боже! — стонала Лариса.
— Да хватит тебе! Противно! — жестко сказала Зина.— Распустила июни! Все ты знала. Все прекрасно знала. С самого начала. Просто тешилась дурацкой надеждой, что все это вроде шуточки, невинные пьяночки, что никто никогда не назовет эти вещи своими именами. Вот и весь нехитрый расчет. Мол, стыдно, когда люди знают, а когда все в тайне, то и стыдиться нечего. Сама же говорила мне, что тридцать рублей на дороге не валяются… Говорила? Ну отвечай, говорила? Наташка в морге, а ты здесь комедию ломаешь?! А если парнишка твой, восьмиклассник, узнает, ты не выбросишься в окно? Ну? Так и будешь тютю-матютю разыгрывать? Наташка мне рассказывала, как Равская ее обмишулила,— Зина повернулась к Демину.— Подсунула ей какую-то работу бросовую на две-три десятки, потом предложила эти же десятки обмыть. Наташка до того времени никогда не пила, быстро опьянела, к ним подсели какие-то итальянцы с тонкими усиками, заказали шампанского, потом поехали в эту конюшню… Наташка еще там хотела в окно сигануть, когда проснулась утром на заблеванном лежаке…
— А зачем вообще Равской понадобилась Селиванова?— спросил Демин.
— Наташка английский знала неплохо… А в этом ресторане на русском редко с кем можно договориться. И потом, она была молодая, красивая, всегда кто-нибудь подсядет.
— А с вами как было?
— Со мной еще проще. Застолье, танцы, машины по ночной Москве, опять эта вонючая конюшня… Ну что сказать — напилась я крепко… Равская ведь не пьет. У нее, видите ли, печень. Ей, видите ли, нельзя. Ей вредно. А нам полезно. Ну, не успели войти, а она мне и бросает… Чего, дескать, стоишь, иди раздевайся!
— Так и сказала?
— Так и сказала. Эти слова до сих пор во мне, как заноза, торчат. Что, говорит, тридцать рублей не хочешь заработать? А у меня, конечно, веселое настроение, все нипочем, море по колено и так далее. А потом было утро, похмелье, была неделя, когда не знала, куда деться…
— Потом все повторилось?
— Повторилось,— кивнула Зина.— Даже сама не знаю как… с парнем встречалась — разругались, нового не было… Самой вот-вот тридцать, а бабе тридцать, это больше, чем мужику сорок. В общем, жизнь
