будет настоящий ход конем. А? Шахматный, стратегический… Р–р–раз — и под Владимир–Волынский. А? — Он вопросительно поглядел на меня.
— А что это значит? — спрашиваю я Войцеховича.
Он посмотрел на меня удивленно и замолчал.
О, это многое значило. Как–никак, а мы уже отмахали на запад больше двухсот пятидесяти километров.
Шли почти по прямой немного севернее железной дороги Коростень — Сарны — Ковель — Люблин… И уперлись в Западный Буг. В каких–нибудь тридцати километрах от нас — Польша, или, как она обозначалась на картах, изданных после 1939 года, «область государственных интересов Германии».
Тут было над чем подумать.
До сих пор единственной заботой командования соединения была только военная, так сказать, чисто тактическая разработка марша. Надо было учитывать: противника — его намерения, гарнизоны, коммуникации, наличие авиации; расположение других партизанских отрядов и групп и возможность их помощи нам или необходимость помощи им с нашей стороны; длительность дня и ночи — сколько отпущено нам темного времени для марша и светлого для отдыха или боя; погоду — как идем, в снег или в дождь, в слякоть или в мороз; симпатии — нейтральность или враждебность населения… Вот, пожалуй, и все. Так мы и шли от Олевска уже одиннадцать ходовых дней. Это и был, по выражению нашего доморощенного стратега, ход турой. И вот тура почти уперлась в край доски.
Теперь в наши командирские рассуждения врывался целый ряд дополнительных, весьма неясных, скользких и деликатных соображений. За Бугом — Польша, и тут уже пахнет большой политикой. Общая обстановка в Польше была нам известна еще год назад. Во время стоянки на Князь–озере в начале 1943 года к нам являлся представитель польского подполья, некто Роберт Сатановский. От него я впервые узнал о наличии широкого польского подполья под Ковелем и Замостьем. Подполье националистское, но с освободительными целями. Сатановский предлагал нам союз и содействие, обещал сразу поставить под ружье не менее тысячи польских патриотов.
Раньше, где–то в Пинских болотах, в белорусском Полесье, мы встречались с польским полковником, усатым стариком типичного полковничьего вида времен Пилсудского. Он бравировал, по–мальчишески хвастал, предлагал фантастические проекты разгрома «швабов». Полковник не внушал нам особого доверия, тем более, что всем его подпольным войском заворачивала моложавая полковничиха — баба умная, хитрая, но, видимо, интриганка до мозга костей. Это мало импонировало нам, и мы до поры решили с полковником не связываться.
Сатановский же нам понравился. Мы помогли ему оружием, советами и обещали поддержку в дальнейшем. Обещанием нашим он не воспользовался.
— Кажется, его сосватал Сабуров — любитель всяческой дипломатии и заковыристых подпольных дел, — сказал перед походом на Карпаты Руднев.
Встречались мы и еще с одним польским отрядом, где–то под Галичем, на Днестре, во время выхода из Карпат. Кроме того, у нас в отряде имелось немало бойцов, бежавших из концлагерей Германии. Это были советские люди, промерившие собственными ногами пол–Европы. Они пересекли в том числе и Польшу. Всю! С запада на восток! Конечно, их рассказы меня интересовали всегда.
Из всех этих встреч и бесед уже давно складывалась какая–то общая картина обстановки за Бугом и Вислой. Может быть, и смутная для того, чтобы сейчас же принимать конкретные тактические решения, но вполне достаточная для основного вывода: условия за Бугом благоприятствуют действиям партизан.
И все же, подойдя вплотную к государственной границе, мы остановились. Ненависть поляков к фашистам была бесспорна. Но этого еще недостаточно для того, чтобы сразу, в один день, решиться на бросок через Западный Буг.
Вторым пунктом наших, так сказать, оперативно–стратегических размышлений была весьма щекотливая альтернатива: лес или степи?
Далеко в глубине души прятали мы от самих себя и третье в этом же ряду определение — горы! После рейда в Карпаты слово «горы» с неохотой произносилось всеми — от рядового бойца до старшего командира.
Так что же: лес или степи? Произнося эти два слова (и дипломатически умалчивая о третьем), мы отнюдь не думали только о географических понятиях, связанных с ними. Нет, это были элементы «партизанской стратегии» и вытекающей из нее тактики. Дело в том, что у большинства крупных партизанских соединений, особенно широко развивавшихся к 1943 году, была определенная тенденция держаться так называемой «лесной тактики». А республиканский штаб партизанского движения старался сдвигать всех к югу.
Увещеваниями, разъяснительной работой, приказами летом 1943 года штабу удалось перебросить ряд соединений южнее железной дороги Киев — Ковель, и там были достигнуты некоторые успехи. Однако дальше дело пошло туже: партизаны упорно держались севернее шоссейной дороги Киев — Ровно. Южнее ее были только отряды учителя Одухи (под Шепетовкой) да смелый партизанский вожак Шукаев со своими хлопцами. В том же южном направлении двинулись лишь два рейдовых партизанских соединения: полковника Мельника на Проскуров — Винницу и Ковпака на Карпаты. Да еще где–то под Знаменкой действовали отряды, возглавляемые секретарем Кировоградского обкома Скирдой, а под Корсунем и Черкассами партизанил отряд Сиворона.
Своеобразное и по–человечески понятное тяготение партизан к лесу привело к таким географическим аномалиям, как два молдавских партизанских соединения под Городницей, от которой до Молдавии было пятьсот — шестьсот километров.
Партизаны полковника Мельника и мы — ковпаковцы, конечно, гордились тем, что проникли туда, куда еще никто не осмеливался ходить. Нас по праву называли партизанами не только леса, но и степи. Мельник доходил почти до Жмеринки, Ковпак — до Карпатских гор. И тому и другому Гитлер и Гиммлер основательно помяли ребра — а как же иначе: война! — но разгромить наголову ни одного, ни другого фашисты не смогли.
По военным расчетам, при соотношении сил, скажем, один к десяти (в Карпатах же соотношение было даже один к шестнадцати) разгром неизбежен. Но, видимо, тут действовали какие–то другие соотношения, не поддающиеся простой арифметике. Это была уже алгебра войны, в которой самым главным и существенным являлся патриотизм советского народа.
Бывал на юге и еще один смельчак — капитан Наумов. Ему принадлежит честь первого крупного степного похода, совершенного зимой 1942/43 года. Он прошел лихим кавалерийским рейдом по Полтавщине, Днепропетровщине, Одесщине, по Кировоградской, Винницкой и Житомирской областям и вернулся из этого рейда генералом. О том рейде мы с Васей много знали. Но данный случай нам казался как раз тем исключением, которое, как говорят, только подтверждает и подчеркивает общее правило. А неписаное общее партизанское правило гласило: «С крупными отрядами на юг да в степи носа не суй!»
И большинство отрядов придерживалось этого правила твердо. На все доводы и приказы был один ответ: «Куда нам на юг? Ковпак не нам чета, да и то ему в Карпатах наклали». А о рейде по степям Наумова вообще помалкивали.
В январе 1944 года, совершая свой второй глубокий рейд на запад, мы тоже отдавали предпочтение лесам, пока вот в этих Кукуриках не уперлись с разгона в самую «область государственных интересов Германии». И тут вспомнилось, что говорил на прощание генерал Строкач:
— Надеемся на вас. Конечно, вы не будете рабски цепляться за лес… Южнее Ковпака да Мельника в степь еще никто не ходил. Помните об этом.
«Хорошо, хоть молчит про горы», — подумал я тогда с тревожным холодком.
И вот в Кукуриках, сидя с Войцеховичем над картой, мы уже не раз поглядывали друг на друга, словно молча спрашивали: пора или еще рано круто свернуть на юг?
В этот день мы впервые после выхода за Горынь включили свой радиопередатчик. Тут тоже было одно из партизанских ухищрений. Правда, ухищрений такого рода, за которые в армии наверняка отдали бы под суд.
Пользуясь ненадежностью тогдашних средств радиосвязи, некоторые партизанские командиры на те дни, когда им по каким–нибудь соображениям не хотелось получать указаний свыше, могущих как–нибудь нарушить их собственные планы, просто не выходили на связь. Чтобы в самом начале рейда вырваться
