блеснувшими на Буге и у Вислы, будут ломать головы и верховное командование вермахта, и Гиммлер в Берлине, и наместник фюрера Франк в Кракове, и Бур–Комаровский, и даже сэр Уинстон Черчилль на берегах Темзы.
17
— Суточную стоянку в Кукуриках мы хорошо использовали, Васыль, — сказал я на следующее утро, заходя в штаб.
Войцехович утвердительно кивнул головой. Настроение у него было отличное. Оттепель сменилась обильным снегопадом. Настоящие крещенские морозы еще не наступили, но санный путь был уже обеспечен.
Объезжая село, где мы решили остаться еще на один день, я заглянул в санчасть. Бесспорно, нам не обойтись без серьезных стычек и боев с противником. Значит, будут и раненые. После возвращения из Карпатского рейда Москва прислала нам нового начальника санчасти, доктора Скрипниченко. Молодой, энергичный, с руками пианиста и фигурой бегуна на дальние дистанции, он уже не раз бывал у меня с докладом. Невольно сравнивал я его с нашими первыми врачами: Диной Казимировной Маевской — начальником партизанской санчасти с первых дней существования отряда, с ее преемником Иваном Марковичем Савченко, погибшим смертью героя при выходе из Карпат. Скрипниченко вроде моложе и энергичнее. Но как он справится в боях? Правда, теперь у нас целая санитарная служба: опытные санитары, хирургические сестры, врачи в батальонах. Да и сам Скрипниченко — ученик знаменитого Березкина, главного хирурга военного госпиталя в Москве. Он еще на стоянке в Собычине поставил санчасть на армейскую ногу, перенося в партизанские условия все лучшее, что давал опыт полевой хирургии на фронтах первых двух лет войны.
Не обошлось и без «европейского опыта». В Черном лесу под Станиславом мы спасли беглецов из Станиславского гетто. Они, как загнанные звери, скрывались в лесной чаще. Среди них был доктор Циммер. Он получил высшее медицинское образование в Праге, долгие годы жил и практиковал в довоенной Польше, потом, при освобождении Станислава в 1939 году, стал советским гражданином, а затем попал в партизаны. Правда, Циммер не был хирургом по специальности. Но в условиях частной врачебной практики, процветавшей в Польше, ему приходилось, конечно, быть универсалом. Доктор Зима, как переименовали Циммера наши партизаны, был очень полезен в санчасти: мы захватывали немало немецких медикаментов, в которых не всегда могли разобраться наши врачи. С момента появления доктора Зимы запасы этих медикаментов быстро пошли в ход. Был Циммер полезен и нашей разведке: владея немецким, польским, чешским языками и немножко «кумекая» по–венгерски, он по совместительству выполнял обязанности переводчика и комментатора трофейных документов. А по мере приближения к Польше пригодился и лично мне: с его помощью я входил в курс сложнейшей довоенной политики польского правительства и странного для нашего понимания государственного устройства этой страны.
— Да будет вам известно, товарищ командир, что перед войной в Польше существовало тридцать шесть политических партий, — тоном лектора или частного адвоката наставлял меня Циммер и, загибая пальцы, перечислял названия этих партий.
Когда у меня бывало свободное время, я с интересом выслушивал эти «лекции». Хотелось, поелику возможно, поднять завесу странного, чуждого и запутанного буржуазного мира, с которым, может быть, придется встретиться вскоре. Я не ясно отдавал себе отчет, зачем все это мне понадобится, и оправдывал свое любопытство только одним: «Черт ее знает, некоторая ориентировка в политической жизни страны, через которую лежит твой путь, никогда не помешает».
…При посещении санчасти опять увидел фельдшера–подрывника Николая Сокола. Он все так же застенчиво улыбнулся мне.
— Не подключить ли и докторов в нашу проверку? — сказал я, вернувшись в штаб уже около полудня, где застал Мыколу Солдатенко с его новым помощником по комсомолу Мишей Андросовым. — Проверять, есть ли у бойцов иголки, нитки, пуговицы, шило, мыло и неприкосновенный запас соли — дело всегда полезное. А для сегодняшнего маневра в особенности. Но заодно и насчет личной гигиены партизан следует позаботиться. Тем более, что медперсонал пока свободен: раненых в санчасти почти нет.
— Но главный вопрос — куда идти — мы на совещании так и не решили, — выпалил вдруг Миша Андросов. Он впервые принимал участие в разработке тактической задачи отряда и, как видно, не понял молчаливого сговора командиров.
Мыкола быстро глянул на Мишу. Затем перевел вопросительный взгляд на меня: «Сказать ему?»
Я пожал плечами.
— Ты еще про цель всего рейда зпытай, — усмехнулся Мыкола.
— Да, кстати. Я давно интересовался… — простодушно отозвался этот хороший высокий парень с порывистым характером.
Мыкола взял Мишу под руку и, отведя на два шага в сторону, спросил тихо, но так, чтобы слышал и я:
— Слухай сюды. Ты, часом, не знаешь, за що Каин убил Авеля? Не знаешь? Закона божьего не изучав? Так я скажу. Авель все вынюхував у батька Адама оперативные планы. Зразумев?
Мы все втроем рассмеялись.
— А всерьез, — продолжал Солдатенко, — за всю войну мы ни разу не задавали таких вопросов. Дед Ковпак или Руднев на таку цикависть так нам отвечали: «Идем, куда трэба».
И я впервые подумал: «А не пора ли запросить разрешения и вскрыть конверт? Нет, кажется, еще рано. После вчерашних семнадцати молний следует, пожалуй, обождать…»
Через час я снова на коне.
Доктора охотно и даже с энтузиазмом подхватили нашу идею о санпроверке. И, как узнал я позже, эта забота о гигиене отряда намного повысила мой командирский авторитет в глазах медперсонала и даже старшин.
Из санчасти заехал на батарею. Там шел какой–то спор о веретенном масле и хомутах для артиллерийских лошадей.
Разрешив все спорные вопросы миром и лично убедившись в готовности артиллеристов к завтрашнему маршу, я направился обратно в штаб. По пути поглядывал с коня через плетни: во дворах выстраивались отделения и взводы. Это командиры рот, старшины и медсестры устраивали небывалый еще смотр. Заглядывали за воротники и в лихие партизанские чубы.
— Проверка идет полным ходом, — доложил Скрипниченко.
— Чтобы мне и шило, и мыло, и прочий солдатский немудрящий скарб был в полном ранжире, — строго разглагольствовал бывший бронебойщик Тимка Арбузов, произведенный недавно в старшины.
Смущенные партизаны виновато вытягивали руки по швам. А уральский басок Арбузова все больше и больше набирал силу.
В другой роте старшина с запорожскими усами въедливо допытывался:
— Иголка и нитка есть? А ну покажи! А пуговица если оборвется? Нэма. Какой же ты автоматчик? Как же ты фашистов будешь на ходу стрелять, если, скажем, у тебя штаны в самом разгаре боя свалятся?
Хохот, смех, шутки.
«Словом, ежели наша выдумка с погонами и не выйдет, то все же будет кое–какой толк хоть от этой проверки», — подумал я.
После двух часов дня по сигналу началось построение. Еще раньше к изолированной школе подъехало трое саней и в них погрузили таинственный груз, наглухо укрыв его плащ–палатками. В половине третьего была дана команда: «Шагом — марш!»
В голове колонны шел батальон Кульбаки. Сидя на оседланном артиллерийском битюге и пропуская мимо себя все свое войско, рослый Кульбака дождался, пока с ним сравняются роты Давида Бакрадзе, улыбнулся и вдруг громко пропел: «Кукареку!»
— Ты кому эту песню поешь, генацвале? — удивился Давид.
— Так тому же, Гончаренке… А могу и самому Степану Бандере. И Эриху Коху тоже…
