знать». Договорились насчет паролей. Документы Кляйну переменили, новую биографию ему придумали. Выходило по той выдуманной биографии, что Кляйн — фольксдойч из Бессарабии.
И пошел Роберт к немцам на службу. Назначили они его механиком. Райончик неважнецкий, хотя и хлебный. Какое в районе начальство? Гебитскомиссар, жандармов человек двенадцать, зондеркоманда, в общем, двадцать пять — тридцать человек оккупантов, для запаху, как говорят. Да еще парочка агентов тайной полиции… Две шкуры Кляйн носил, и обе просвечивались: и полиция носом тянет, и подпольщики районные с него глаз не спускают. Однако Кляйна голой рукой не возьмешь. Втерся он все же в доверие к немецкому начальству. С самим гебитскомиссаром в карты стал играть. А тот взялся его просвещать, Геббельсову науку ему долдонит. Взвыл Кляйн от того учения. Грешным делом, стал подумывать: то ли сбежать куда глаза глядят, то ли петлю на шею. Советскому человеку душу всю выворачивает фашистская дребедень. Но тут как раз от Конько связной пришел с резолюцией командования: «Приказ считаем выполненным, зачисляем в подпольщики и разведчиком своим».
— Агентурным, значит? — спросил Сокол.
— Как водится… И с резолюцией той новое задание: охотником стать. Развел руками наш Кляйн: приказ есть приказ — надо выполнять. Стал охотником. Зайцев и куропаток наловчился стрелять. Полуторка задрипанная в его распоряжении была, чмыхалка такая, вроде примуса. Дребезжит, мотор чихает, но колеса крутятся. Выезжает Кляйн ночью в поле с двустволкой, к оврагу условленному подкатит, там партизаны ему на машину зайцев штук двадцать и прочей дичи понакидают, а сами наказ дают: «Вези, мол, все к самому гебитскомиссару». Фашист доволен: «Гут, гут». И уже сам Роберта торопит: «Скоро ль, фольксдойч, опять на охоту?» Так и стал Кляйн почти все время пропадать с машиной в степи. И вот однажды с вечера Конько говорит ему: «Третье тебе задание — отвези на машине десять хлопцев на сто километров. Они там часа два поработают, и ты их обратно сюда доставишь». — «Что ж, можно», — отвечает Кляйн. Погрузил он к себе в машину партизан с минами за плечами (так–то лучше на случай нежелательных встреч, побыстрее можно в кювет высадиться), и газуют они по степи прямо к станции Яготин. Минами теми свалили эшелон под откос — и опять к заветному овражку воротились.
— Вот тебе и зайцы с утками–кряками! — засмеялся довольный Мыкола.
— Так за неделю–другую эшелончиков пять под откос аккуратненько было спроважено, — продолжал Цымбал. — То там шуруют, то совсем в другом месте. Каратели около железной дороги партизан по степи ищут, а их нэма, и неизвестно, кто шкоду делает.
— Вот тебе и охотники! — Вася Коробко даже зажмурился от удовольствия.
— Это волчьей тактикой называется, — сказал серьезно Цымбал. — Волк возле своего логова никогда овцу не задерет и свинью не зарежет.
— Правильно, — подтвердил Мыкола Солдатенко.
— Наладились они поезда щелкать. То под Яготином, на линии Киев — Полтава, то под Красноград махнут. Сбилось с ног гестапо. Села стали палить вблизи железной дороги. Полицманов с досады, должно быть, с полсотни расшлепали. А толку никакого. Ничего не могут унюхать.
— Так им и надо, — сказал серьезно Сокол.
— Ну, понятно, стали полицманы разбегаться кто куда.
— Не любят, стало быть, когда их самих шлепают…
— Да чего нам голову ломать над тем, что полицаям по вкусу, а что нет. Важно другое: выходит, и на юге, в степу, партизанить можно?
— А как же, конечно, можно. Но тактику соблюдать надо. Особенную — южную. Там колонной не попрешь, как вот мы, к примеру, ходим… А все ж дайте, ребята, про Кляйна закончить… В общем, целый год он «охотился», но в конце концов провалился. Губернатор в район сыщика опытного прислал под видом какого–то коммерсанта. Этот тоже по карточной игре был дока. Пристал в партнеры к гебитскомиссару и обратил, гад, внимание, что в ту ночь, когда Кляйн на охоте, непременно случается крушение поезда. Три месяца, стервец, в карты играл. И вынюхал, а мер не предпринимал: хотел Роберта–Романа со всем отрядом захватить. Но тот — тоже тертый калач — почувствовал, что погорел, и вместе с полуторкой смотался к партизанам. Теперь уже Конько ему не препятствовал. Хоть и немец, но проверенный человек.
— А волчья тактика сорвалась? — полюбопытствовал Сокол.
— Не то чтобы сорвалась — время другое наступило. Уже сорок третий год шел. Лето. Курская дуга. Наступление Первого и Второго Украинских фронтов. К Днепру Красная Армия выдвигается. Стал тогда наш Кляйн под оберста — немецкого генерального штаба полковника — работать. Подбили раз такого на засаде. Самого оберста — в овраг, а сапожки, шинельку, кителечек, фуражечку сняли и Кляйна поднарядили. Ничего — подошло. Ордена, карта, планшет кожаный, бинокль, пистолет в кобуре с монограммой от самого Гудериана. Чем не оберст? Машина тоже классная досталась — «оппель–адмирал» называется. Мотается на ней «оберст» по степи, а за шофера у него был сам командир отряда — Конько. Не то чтобы не доверял Конько немцу Кляйну, а такой уж был он человек — хотел, чтобы в случае чего сам мог решение на месте происшествия принять. Кроме эмтээсовской полуторки, обзавелся отряд еще парочкой грузовиков. По утрам да в сумерки они все позади «оберста» за «оппель–адмиралом» по всей Полтавщине газуют, а днями по оврагам да балочкам ховаются.
— Тоже, значит, рейдовая тактика?
— А ты думаешь как? Только другого габариту — москиты, комары, а кусаются больно и спокойно спать фашистам не дают.
— А все ж сколько у них народа в отряде было?
— Точно не знаю. Но, пожалуй, с нашу роту отряд тот был, не больше.
— Ишь ты. Я бы и то злякався, — простодушно сознается бесстрашный разведчик Мурашко.
— Все дело в привычке. Ты привык к грохоту, чтобы уж если бой, так треску, шуму — на весь район. А степняки, я ж казав уже, — комары, москиты. Боеприпас весь на учете, баз нет, что у противника раздобудут, то ему же и возвернут. Сам понимаешь — много с собой на две — три машины не нагрузишь.
— Черт с ней, с тактикой. Ты давай про Кляйна и Конько.
— А про кого ж я толкую?.. Значит, наступает наша армия: к Десне Рокоссовский жмет, южнее — Ватутин с Хрущевым Первый Украинский фронт ведут, еще южнее — Второй Украинский. Танковые сражения идут уже на Полтавщине. Фашист с техникой за Днепр ползет. Думает на том берегу закрепиться. И в этой каше прифронтовой крутится машина «оппель–адмирал». За рулем — Конько с петлицами обер– вахтмайстера, а на заднем сиденье — такой важный «оберст» генерального штаба со стекляшкой в глазу. Они к этому времени уже и рацию себе раздобыли. Словом, разведка хоть куда, и ведет ее сам командир отряда.
— Ну, это не дело, чтобы сам командир в разведку ходил, — рассуждает Шкурат.
— Конечно, — соглашается Цымбал. — Но тут же обстановка не обычная. Три фронта наступают. Борьба за Днепр. В войсках специальный приказ Верховного Главного командования читали: кто первый за Днепр ногой ступит — тот Героем Советского Союза будет. Такого спроста не бывает. Как говорится, исключительное положение. Тут можно и командиру отряда в разведку идти. К тому же степняки–партизаны тоже особый приказ по рации получили. То ли от представителя Ставки — товарища Василевского, то ли от Хрущева или Ватутина. Словом, высокий приказ: «Разведать переправу через Днепр, подтянуть отряд к самому берегу». Подошли к переправе партизаны и на рассвете — в камыши. Как утята… «Оппель– адмирал» — фыр–фыр! — выскочил на шоссе и газует. Через Днепр проехали беспрепятственно, все высмотрели — и к своим. А часов в восемь утра из камышей по рации — стук–стук! Так, мол, и так: «Переправа мощная. Тяжелые танки выдержит, но заминирована. Войска идут беспрерывно, прут валом. Комендант переправы в блиндаже сидит возле машинки подрывной, только крутнуть и — все в воздух». Отстучали. Ждут. Через несколько минут по рации новый приказ: «Не дать врагу переправу взорвать. Продержать в своих руках несколько часов. На помощь вам вышли в рейд танки. Свяжитесь. Выполняйте». Выезжает снова «оппель–адмирал» на мост. Наш «оберст» направо и налево козыряет двумя пальцами. Конько нежные гудочки подает: дорогу ослобони, дорогу!.. Вклинились в немецкую колонну и прямо на мосту стали.
— А отряд? — пробасил кто–то из слушателей.
— Сидит в камышах, как лиса перед стадом гусей.
— А дальше?
