обязанности начальника колонны.
Мне и самому ясно было, что хлопцы что–то затеяли, но это наверняка одна из тех забавных и безобидных партизанских хитростей, которых не следует опасаться. «Вообще–то надо будет расспросить при случае построже, попридиристей», — отметил я в памяти мимоходом и, махнув рукой, сказал начальнику колонны:
— Действительно, на месте придется разбираться. А теперь — в путь.
Раздалась команда: «По ма–ши–нам!». И, направляясь к одной из них, я заметил, как важно, с чувством собственного достоинства, шел по мостовой складный маленький боец Вася Коробко, а рядом с ним вприпрыжку, мелкой рысью, немножко нагибаясь, пришлепывал валенками его подопечный — Сокол. Они вместе забрались в кузов машины. Сел и я в кабину грузовика, устраивая меж ног автомат и немудрящие фронтовые пожитки. А еще через минуту подбежал лейтенант Кожушенко, форсисто «козырнул» и попросил разрешения двигаться.
4
Движение по улицам города шло рывками. На перекрестках машины, сгрудившись вплотную, напоминали хребтиной своих затянутых брезентом кузовов и сомкнутых в единую цепь колес какого–то допотопного ящера. Затем по сигналу регулировщиков они снова растягивались. И лишь когда мы вышли на ровный, как стрела, Брест–Литовский проспект, колонна стала набирать темп… Четырнадцать грузовых машин везли около сорока тонн боеприпасов. Пять пушек прицеплено было к мощным «студебеккерам». И около ста человек лихих как на подбор, бывалых партизан запели песню.
По свежему впечатлению на ум пришли люди, с которыми только что разговаривал: лейтенант Кожушенко, Вася Коробко, Николай Сокол. И мысль сразу побежала от них к тем, чьими представителями были они в нашем отряде.
Черниговские партизаны! Мы с ними встречались дважды. Мимоходом — во время рейда к Днепру осенью 1942 года (тогда не было времени для налаживания долговременных связей и длительной устойчивой дружбы; лишь наши разведчики и дозорные на заставах Федорова и Попудренко успели встретиться, наскоро обменяться новостями и тут же заспешили каждый своей дорогой). И второй раз — на Припяти в апреле 1943 года; эта встреча была уже продолжительнее.
В Киеве я узнал о героической гибели Попудренко. Он был убит в Софиевских лесах и похоронен в селе Николаевке. А Черниговщина к концу 1943 года полностью освободилась от противника, и оставшиеся в живых партизаны Попудренко стали как бы безработными. Нечего было удивляться тому, что такие «профессионалы», как Коробко и Сокол, рвались к нам, двигавшимся вперед, на запад.
В конце Брест–Литовского проспекта, где–то возле Пересечения, колонна остановилась. Кожушенко решил еще раз проверить, все ли в порядке.
Выйдя из машины, мысленно прощаюсь с Киевом. С горы хорошо видна его западная часть — шоссе, вплоть до привокзального базара, и сразу — бульвар Тараса Шевченко, со стройными тополями.
— Ну что ж, до свидания, Киев, — вздохнул я и нащупал конверт, зашитый в подкладке кителя.
Это налетевшее на меня, как осенний ветер, чувство разделяли в колонне многие. Лишь хлопотливому Кожушенко было не до лирики. В который раз он требовательно осмотрел колонну и, всем своим нахмуренным видом заставив военных шоферов подтянуться, скомандовал на кавалерийский манер:
— Походной автоколонной… интервал между машинами пятьдесят метров… начальник колонны впереди, помощник — в замыкающей машине, марш–марш!
Колонна трогается опять и вскоре сворачивает на север, вправо от Брест–Литовского проспекта. Мысли летят, обгоняя одна другую. В памяти возникают отгремевшие бои, принесшие славу партизанским друзьям — командирам, бойцам… Мы держим курс на знакомые места. Впереди — Дымер и Дымерские леса, в которых весной 1943 года на этой же вот шоссейной дороге рота Пятышкина взорвала мост. Слева от нашего маршрута, на Тетереве, угадывалась знаменитая Блитча — там мы вели бой с частями киевского гарнизона, брошенными против нас обер–гаулейтером Зоммером. Впереди — Иваньковский мост через реку Тетерев, сожженный нами при помощи немецкой кинопленки. Интересно будет посмотреть на него при дневном освещении…
Дорога оказалась плохой: груды булыжника, вывороченного танками, частые воронки от авиабомб и снарядов. Предусмотренный Кожушенко график движения по пятнадцать — двадцать километров в час явно срывался. Так и не пришлось посмотреть знаменитый Иваньковский мост при дневном свете: проехали его поздним вечером. Но зато мы компенсировали свое вполне понятное партизанское любопытство расспросами, разместившись в этом самом Иванькове на первую ночевку.
Путь до Овруча занял весь второй день марша. Бывший учитель истории и географии, а сейчас наш разведчик, Кашицкий говорил на последнем перед Овручем привале:
— Древний этот городок известен еще по первым русским летописям. Именно сюда, в Полесье, ходили на полюдье — грубый феодальный грабеж — первые киевские князья.
Потом я слушаю, как отсюда, из района Овруча, стягивалось на север к Гомелю и Могилеву украинское ополчение времен 1812 года, А где–то выше, под Салтановкой, взяв за руки двух сыновей, генерал Раевский поднимал в атаку своих бравых солдат.
— Кашицкий! — окликаю я. — А ты бы разведчикам об этом лекцию прочел.
— Да я уж разговаривал с ними. Лекция не лекция, а вроде того…
— Ну и как?
— Слушают.
— Действовали вокруг Овруча партизаны гражданской войны?
— А как же! Отсюда стягивал свои полки к Коростеню и Житомиру Николай Щорс. На помощь батько Боженко и лихому Черняку, которые прорубались тогда на запад против Петлюры…
Связано было с Овручем и более близкое к нам смелое партизанское дело. Всего какой–нибудь месяц назад налетел на размещавшийся здесь немецкий гарнизон партизанский генерал Сабуров. В составе соединения Сабурова действовал чехословацкий партизанский отряд. Командовал тем отрядом бывший капитан словацкой армии Ян Налепка, который и погиб в бою за Овруч.
«Надо будет посетить могилу нашего товарища по оружию в Овруче», — подумал я.
А колонна двигалась по фронтовой дороге, то растягиваясь, то собираясь впритык. Натужно ревя моторами, тяжелые грузовики переползают воронки и выбоины, а на коротких участках сохранившегося шоссе, весело брызнув из глушителя голубоватым дымком, сразу набирают скорость.
На одном из таких довольно длинных отрезков нормального шоссе стало клонить ко сну.
— Два Андрея, два Андрея, — шепнул я с полусонной улыбкой.
— Чего? — повернулся ко мне фронтовик шофер.
— Да так… Вспомнил, как с нами в горы ходили два Андрея.
Лицо у солдата расплывается в улыбке:
— Какие тут горы, товарищ подполковник?
— Да не тут, друг. Это в Карпатах было.
— До Карпат еще далеко, — беззаботно отвечает шофер из автобата службы тыла Первого Украинского фронта.
Вместо ответа я мурлычу под нос нашу песню, сочиненную Платоном Воронько:
Дни и ночи стрельба, канонада,
Только эхо в Карпатах ревет.
Партизан не желает пощады
И на помощь к себе не зовет.
Не зовет он далекого друга,
Что на фронте за тысячу верст.
Из–за Дона и Южного Буга
Ты придешь к нам, наш сменщик, на пост…
«Вот он и пришел, сменщик… И конверт со мной. Что же там ждет нас, впереди?».
