Ицхокас Мерас
На полпути
Была среда, тот день, когда Бог, сотворяя мир, дважды увидел, что хорошо.
Обогнув большой круг лесом, Адам трусцой вернулся во двор дома отдыха, сделал еще малый кружок вокруг фонтана — в его журчащих и сплетающихся струях играла, то исчезая, то вновь появляясь, изломанная радуга, — и, отдышавшись, рухнул на холщевый складной стул, растянулся и закрыл глаза.
Но и с закрытыми глазами все еще видел прозрачные брызги воды и эту радугу. Сто километров скоростного шоссе отделяли его от дома.
— И хорошо, — подумал он.
Тренинг намок, легкий ветерок освежал.
— Приятно, — сказал сам себе.
Лоб влажный, и шея, и бритая голова с овальным шрамом.
— Прекрасно, — проговорил он вполголоса, сделав глубокий вдох.
А с этим вдохом в первый раз почувствовал острый аромат настурции.
Неужели? Неужели?!
Весь двор был обсажен настурциями, они буйно цвели, переплетаясь пышными кустами, — ярко- красные, светло-желтые, пурпурные, желтоватые с красными прожилками, даже оранжевые и почти белые, одни цветы увядали, другие расцветали, и так уже три недели.
Он видел все эти краски, но запаха не различал.
Не открывая глаз, протянул руку, сорвал целую горсть цветов, уткнулся в них лицом. Цветы пахли.
И тут он ощутил прикосновение нежных губ к щеке, а открыв глаза, увидел женское лицо так близко, что не узнал его, только глаза, серые кошачьи глаза с широкими зрачками что-то ему напомнили.
— Ты? — спросил он, когда лицо чуть отдалилось.
— Я.
Он помотал головой.
— Воистину, неисповедимы пути Господни.
— Я только на три дня, на семинар.
Здесь все время люди меняются — агрономы, ветеринары, бухгалтеры, физики, кто только хочешь.
А теперь вот она, жена его друга.
Адам смутился, не понимая, почему в мыслях не назвал ее по имени.
— Что я тут с тобой буду делать?
— Что только захочешь, то и делай, — сказала она.
Серые глаза сузились и вновь распахнулись, мягкая теплая ладонь погладила его по щеке, и он то ли инстинктивно, то ли в благодарность за женскую теплоту коснулся губами ее руки.
— Ты знала, что я здесь?
— Нет, я бы не поехала. Но теперь, когда увидела, как ты бежал, подумала: а почему бы и нет! Почему бы и не провести три приятных дня с мужем лучшей подруги? Почему не попробовать?
— Ты так… сразу.
— Почему нет?
— Тебе все равно, что подумает Ева?
— Я ведь не побегу рассказывать Еве, да и ты тоже. Почему она должна что-то подумать? Она же не знает, куда я поехала. А кроме того…
— Ну-ну? Самого важного ты так и не сказала.
— Кроме того, я давно уже не страдаю излишней щепетильностью. Мой муж для меня ближе даже, чем ближайшая подруга. Так если у меня перед ним нет никаких угрызений, чего же угрызаться перед подругой?
— Обманываешь.
— Нет, не обманываю.
— Можно подумать, что ты все время на стороне пошаливаешь.
— Думай, что хочешь. В нашем случае это не имеет никакого значения.
— Ты никогда так со мной не говорила.
— Не было повода, а сегодня вдруг появился. И мы с тобой никогда вдвоем не оставались. А когда Ева и Алекс рядом, стоит ли говорить о таких вещах?
— Обманываешь.
— Нет.
— Ты что… хочешь сказать, что тут же потащила бы меня в постель?
— Не будь грубым. Мы бы миловались.
— Все равно, сама знаешь, что обманываешь. И не знаешь, что скажу я.
— А что ты можешь сказать? Мужчина вполне еще ничего, в самом деле, не шучу, минутку даже любовалась тобой, когда ты прибежал во двор, мужчина, три недели прохлаждавшийся в доме отдыха, мужчина, хоть однажды бросивший на меня взгляд, а, признайся! Может, скажешь, что нет? Один раз точно было. Или не было? Скажешь, мне только показалось? Могло быть и не один раз, просто ты стесняешься, я знаю. И что, ни с того ни с сего откажешься? Когда мы с тобой одни, свободны, никто нам не мешает, даже знакомых вокруг никого, только цветы. Посмотри, сколько цветов! Посмотри, там, вдали, какое море величественное! Подними голову, посмотри, как шумят, волнуются сосны! И еще выше, на небо посмотри — какая синева, какая глубина! Дружочек! Ты что, не из плоти и крови?
— Ты с ума сошла или… издеваешься надо мной, — произнес он почти сердито.
— Я? Ей-богу, нет. Может, сам над собой издеваешься или… слишком уж зажат, не знаю.
— Ты все еще самого важного не сказала, — не отступал он. — Что бы ты ни говорила, а главного не сказала. Может, не знаешь? Или притворяешься?
— Знаю, ну и что, если знаю. Настоящий мужчина — тот, кто может всегда, даже когда не может, и испытывает наслаждение оттого, что может, вот что я тебе скажу как добрый друг.
Он вскочил со стула, обхватил ее за плечи, слегка встряхнул и снова спросил:
— Ты в своем уме или нет?
Она была ниже его, потому запрокинула голову, глядя ему прямо в глаза, и, продолжая игру, отступила:
— Успокойся. Теперь успокойся! Ладно? Я ведь тебя еще не тащу в постель, теперь только утро, до ночи еще далеко, правда?
И оба они рассмеялись.
— Скоро пора завтракать, — напомнила она.
— Я приму душ и приду.
— Я тоже. Сколько кругов ты сделал? Один? А я три. Твой столик занят?
— Я один, можешь подсесть.
— Договорились.
И Рута ушла.
А он вернулся к клумбе с настурциями, опустился на колени, обнял куст, вдыхал пьянящий аромат, наполнялся и упивался им и, закрыв глаза, повторял сам себе:
— Чувствую запах настурции, чувствую запах настурции, чувствую…
Через полчаса оба они, только что из-под душа, благоухающие, сидели за утренним столом, только они, никем не потревоженные, смотрели друг на друга и время от времени прыскали смехом.
Может, он и в самом деле в первый раз увидел, что Рута — очень привлекательная женщина, а может, только уговорил себя, что заметил это впервые.
