Мастер поперхнулся и, отряхнув с бороды сырные крошки, пробурчал:
— Нет, дети все-таки сведут меня в могилу.
Потом он поставил стул на середину комнаты, усадил в него Ленку и включил прожектора. Походив вокруг и покачав головой, он сказал:
— Нет, не подойдет. Мало экспрессии.
— Как это мало! — взвился Клочик, еще не понимая, что он погиб. — Очень даже много!
— Не годится, — упрямо повторил фотограф, разглядывая Ленку будто рыбу в аквариуме. — Она, как бы это попроще сказать, слишком позитивна, ординарна. В лице не хватает ностальгического подтекста. Одним словом — нет загадки. Ну, вы вспомните хотя бы Мону Лизу — это же тайна! Мистерия! А тут… тут все ясно. Так что, друзья, давайте-ка я лучше сделаю вас троих на одном блюде. Совершенно бесплатно.
— Мне тоже все ясно, — сказала Ленка и встала. — Ты, Витя Клочиков, не безумный. Ты просто дурак. — И она выбежала из комнаты.
Клочик как ошпаренный побежал следом. Фотограф замахал руками и закричал:
— Куда же вы, куда?! Постойте! Можно сделать портреты на чайных блюдцах! Каждому по блюдечку!
Клочика я нашел во дворе. Он сидел на ящике и ковырял палкой в луже.
— И почему так странно всегда выходит, — сказал он. — Когда очень хочешь сделать что-то хорошее, обязательно плохо получится. Хуже некуда.
Я не стал ничего ему говорить. Я просто сел рядом с ним на ящик.
Глава 14. Серенада на вольном воздухе
Занятия в духовом оркестре проводились два раза в неделю по вторникам и пятницам. И каждый раз я с нетерпением ждал этих дней. Не только потому, что я здорово успел полюбить свою альтушку, на которой мне так хотелось сыграть «Амурские волны». Просто я знал, что в эти дни домой я приду поздно и могу сразу, ни о чем не разговаривая, завалиться спать.
А дома у меня царила такая тишина, что хоть уши затыкай. Все вдруг стали ужасно вежливыми, тихими и чужими. В коридоре в углу появился огромных размеров вещевой мешок грязно-зеленого цвета. Всякий раз, когда я видел этот мешок, я почему-то вздрагивал и мне хотелось тут же бежать из дома.
В ту пятницу, возвращаясь из Дома пионеров, я увидел во дворе на скамейке знакомую фигуру трубадура.
— Поговорить надо, — сказал он.
Я сел рядом и положил на колени альт. Клочик долго молчал и наконец сказал:
— Вот, Леха, ты музыкант.
— Ну, в общем, да, — скромно подтвердил я.
— Согласись, музыка — это все-таки сила. Ты когда, к примеру, на своей альтушке играешь, у меня мороз по коже идет. А почему — черт его знает! Мне кажется, я даже звук вижу, который из твоей трубы выходит. Он, знаешь, такой синий и немного пушистый…
Клочик замолчал. Я хлопнул его по плечу и сказал:
— Давай уж, мыслитель, выкладывай, что задумал.
Клочик вынул из кармана листок бумаги и протянул мне:
— Читай. Это я из толкового словаря выписал.
Я взял листок и прочитал:
— «Серенада — вечерняя приветственная песнь трубадуров, исполнявшаяся на вольном воздухе, а также песня в честь возлюбленной, исполняемая под ее балконом».
Ну, конечно! Мне стало совершенно ясно, куда клонит Клочик. Раз у человека чувство, он должен играть на трубе. И не где-нибудь, а под балконом возлюбленной!
— Сыграешь? — спросил Клочик.
— Серенаду, что ли?
— Ну. Ты думаешь, это для Ленки?
— Конечно. А для кого же?
— Помнишь, Графиня рассказывала, что когда они с Ленкиным дедушкой в последний раз на выпускном вечере виделись, там оркестр все время «Амурские волны» играл. Вот я и подумал: как заиграешь ты «Амурские волны», так дедушка все сразу и вспомнит. И они… Ну, в общем, у них все тогда хорошо будет. А может, и у меня…
— Так я же плохо еще играю. Может, подождем полгодика?
— Да ты что?! Полгода! Сегодня пойдем! Надо торопиться.
И тут меня охватило какое-то странное возбуждение. Мне вдруг показалось, что именно сегодня должно решиться что-то очень важное. «Да, да, Клочик тысячу раз прав, — думал я. — Надо торопиться. Потом будет поздно». Если бы в тот момент меня кто-нибудь спросил, почему надо торопиться и что будет поздно, я бы вряд ли ответил. Но я твердо сказал:
— Хорошо. Я согласен. Пошли!
— Нет, — сказал Клочик, — сейчас рано. Люди кругом. Дворники. Разве они дадут серенаду сыграть. Ночью пойдем. В двенадцать.
— В двенадцать?! Так нас же не пустят!?
— Все продумано. Моя мама в ночь работает. Я подхожу к твоему окну, ты потихоньку вылезаешь, пробираемся к Ленкиному дому, играем серенаду и расходимся. Смотри не проспи только. На всякий случай оставь окно приоткрытым.
Дома, стараясь не глядеть на зеленый мешок, я сразу прошел в свою комнату и закрыл дверь. Никто даже не спросил меня ни о чем. В начале двенадцатого в нашей квартире погас свет и повисла тишина. До прихода Клочика оставалось сорок минут. Я прислушивался к каждому шороху под окном, и во рту у меня было почему-то сухо. Тогда я прилег на кровать и решил расслабиться по системе йогов. Но в жизни все ужасно странно устроено. Другой раз полночи крутишься, уснуть хочешь — и никак. А когда не надо, глаза не успеешь закрыть, как уже дрыхнешь. Одним словом, я лег на кровать и уснул. И сразу увидел сон. Мне снилось, будто Клочик стоит возле памятника Крузенштерну и играет на моем альте «Амурские волны». И так здорово у него получается — просто блеск! А бронзовый адмирал, чем-то похожий на Ореста Ивановича, держит в руках мою удочку и дирижирует. Сам я стою рядом с Клочиковым фотоаппаратом в руках. Напротив, на скамейке, как все равно в партере в первом ряду, сидят и слушают музыку мои родители, Клавдия Александровна с Ленкиным дедушкой и сама Ленка. У папиных ног лежит зеленый вещмешок, доверху набитый какими-то вещами. Из мешка торчит наш торшер с зеленым абажуром. А моя мама почему-то сидит в мотоциклетном шлеме.
Клочик кончил играть. Все захлопали и закричали «браво». Я тоже стал кричать «браво», а потом добавил: «По такому случаю я сейчас сниму всех на блюде. Бесплатно». Но на меня замахали руками, затопали и закричали, что сниматься на блюде они не желают. А Крузенштерн протянул удочку и стал щекотать мне кончик носа. Я чихнул и проснулся.
Из открытого окна торчала длинная ветка. И тут же я услышал громкий шепот Клочика:
— Уснул все-таки. Вставай.
— Сколько сейчас? — спросил я.
— Полвторого, — ответил Клочик. — Проспал я. Будильник почему-то не зазвонил. Ну, ничего. Это даже лучше. Вылезай!
Я взял альт и вылез из окна. Ночь была совсем теплая и светлая. А вокруг стояла такая необыкновенная тишина, что даже слова, произнесенные шепотом, казалось, разносились по всему городу.
На груди у Клочика я заметил фотоаппарат, а сбоку висела еще какая-то сумка.
— Зачем это? — тихо спросил я.
— Так, на всякий случай, — ответил Клочик. — А это вспышка. У соседа попросил. В полной темноте
