под нос. Это нервирует. Койку слева занимает огромная усатая женщина. У нее проблемы с обменом веществ и, видимо, с гормонами. Она такая большая, что не помещается на койке целиком. Ей приходится сидеть, убрав подушку и одеяло. Она все время разгадывает скандинавские кроссворды и грызет карандаши от усиленного мозгового труда. Хруст стоит страшный. Иногда он заглушает даже разговоры старушки с Богом. Самое ужасное, что эта огромная женщина любит комментировать то, что она делает. Поэтому кроссворды мы вынуждены решать всей палатой. К слову, на койке возле двери, справа от меня, лежит молодая девушка, которой вырезали гланды. О, нет, она не разгадывает кроссворды, не хрустит карандашом и даже не общается с Богом. Девочка у нас притащила портативный телевизор, поставила его у изголовья своей кровати и целыми днями смотрит подростковые сериалы. Несколько раз у меня возникало желание отправить ее на встречу с Богом, но меня взяли сомнения на счет того, что она сможет добраться до Рая, и вот я решила покинуть славное общество.
— Отличный рассказ, — восхитился я.
— Спасибо. Так что там у тебя с депрессией? Дай угадаю. Та самая Аленка, которой ты грезил в темноте палаты?
— Ты, видимо, настоящая гадалка!
— В следующий раз возьму с собой карты, — она снова не докурила. Затушив окурок, она разжала пальцы и наблюдала за тем, как он в неистовом вращении, словно потерпевший аварию вертолет, падает вниз. Ударившись о пластиковый козырек над входом, окурок сполз вниз и исчез из поля зрения.
— Вот так мы все со временем сгораем и куда-то падаем, — задумчиво сказала Лена. — Судьба достает одного из нас из картонной пачки, затягивается, высасывает все самое лучшее, а потом выбрасывает сгоревшую, ненужную оболочку черт знает куда. А зачем? Просто потому что ей это нравится? Нервы успокаивает? Или балуется? Вот чего не могу понять.
Перед моими глазами внезапно совершенно четко возник образ Судьбы, молодой девушки, почему-то в старинной шляпке с широкими полями, с темной сетчатой вуалью на лице, в темных же перчатках до локтя, обрамленных золотыми цепочками, вьющимися, словно змейки. И в руке у Судьбы я увидел длинный мундштук из красного дерева, на кончике которого корчился в судорогах от невыносимой боли какой-то безликий, костлявый человечек.
Я вздрогнул и увидел на лице Лены веселую улыбку.
— Ох, какие образы! — сказала она. — Согласись, прогулки по крыше так будоражат фантазию, что дух захватывает. Ладно, давай все-таки вернемся к Аленке. Мне не терпится услышать о причинах депрессии. Что случилось? Не сошлись характерами?
Волнение и решительность, овладевшие мной, когда я стоял перед дверью на чердак, куда-то улетучились, а их место стремительно заняли сомнения. Можно ли открыться перед ней? Можно ли рассчитывать, что поймет? Это был страх, который протянул руку к моему сердцу. Я не знал, стоит ли что- нибудь говорить? Но сидя там, на краю крыши, между светом звезд и фонарей, я вдруг решил рискнуть.
— Она умерла, — сказал я, — разбилась на самолете год назад. По моей вине.
— Неожиданно, — Лена почесала пластырь на щеке, — продолжай.
— Тебе интересно?
— Спрашиваешь!
— Я не уверен, что хочу все рассказать.
— Можешь ограничиться самым главным. Или, хочешь, я буду задавать вопросы, а ты отвечай? Так легче, я пробовала. Какой был рейс?
— Из Москвы в Казань.
— Деловая поездка или полетела домой?
— Домой. Мы с ней расстались. Страшно поругались за несколько дней до этого, Аленка собрала часть вещей и уехала к Гале. Это подруга ее. А я, со своей стороны, не сделал никаких попыток помириться.
— А должен был? Ты виноват в ссоре?
— Конечно. Ну, то есть, в то время я считал себя абсолютно правым, но сейчас… даже не сейчас, а через несколько дней…
— Из-за чего поссорились-то?
— Да так…
Я неопределенно пожал плечами. Тяжело было возвращаться к воспоминаниям. Неприятно и вместе с тем страшно.
— Дай угадаю, — сказала Лена, — она заявила, что ты совсем ее не понимаешь, а ты в недоумении спросил, с чего бы это? Потом она сказала, что ты совсем ослеп, потому что не замечаешь, каким ты стал скучным, безликим и занятым, а ты вообще не понял, о чем она говорит. А потом слово за слово, хлесткая фраза одна за другой, никто никого не сдерживает, переходите на крик, каждый наслаждается своим превосходством, хочется унизить другого, победить, втоптать в грязь, доказать, что прав ты и никто другой. Так все было?
Я криво усмехнулся, соглашаясь.
— Добавить нечего, Лен. Но ты не открыла Америку. Не одни мы так ссорились.
— Я эгоистка. Радуюсь сейчас, что у меня такого не было. Можно постучу по дереву? — Лена постучала себя кулаком по лбу и подмигнула. — Все так ссорятся, верно. Но в тот день перегнули палку.
— И до этого случались приличные ссоры. Мы в последние полгода цапались, как голодные собаки за брошенную кость. До сих пор не пойму почему.
— Но палку-то все-таки перегнули.
— Ага. Она рванула к Гале. Потом два дня не брала телефон…
— А ты не сильно-то и звонил?
— Верно. Пару раз. Я тоже был на нее зол, понимаешь. Это сейчас легко говорить, что я был неправ, что понял все слишком поздно, но, блин, где были мои мозги, когда я вместо того, чтобы купить цветы и отправиться к Аленке, упасть перед ней на колени и просить прощения, позвонил Антону и отправился с ним на фотосессию? Мы два дня фотографировали, как заговоренные, как будто пальцы прилипли к фотоаппаратам. И ведь получал удовольствие, я и думать забыл об Аленке. Я даже уголком сознания, даже мимолетно не задумался о том, что она чувствует, о чем думает, что творится в ее душе. Злость, обида, отчаяние — это про нее. А я фотографировал с Антоном, смотрел на мир через призму. А через объектив мир совсем не такой настоящий. Он выдуманный. Нереальный. Легкий какой-то, поддающийся обработке. Разве я мог тогда подумать, что спустя два дня никакая обработка уже не поможет?..
— И она улетела, — уточнила Лена, вертя в руках незажженную сигарету.
— Да. Написала смс, что хочет отдохнуть от наших отношений, предложила временно не созваниваться и не переписываться. Кое-какие вещи оставила у меня. И улетела… А через двадцать пять минут после взлета самолет загорелся и рассыпался прямо в воздухе.
Лена зажмурилась.
— Прости, — быстро сказал я, — понимаю, каково тебе…
Лена тряхнула головой, вынула из кармана зажигалку и закурила, задумчиво разглядывая ночное небо.
— Она сгорела?
— Да. Но она была еще жива, когда ее нашли. Аленка пролежала в коме почти семь дней. Врачи поддерживали жизнь, пока не выяснилось, кто она такая. Потом приехали ее мать из Казани и я. Мы успели попрощаться.
Я замолчал, вспоминая, раздирал не успевшие зарубцеваться раны прошлого. Стремительно остывающий воздух морозил нос и уши, царапал щеки. Лена тоже молчала, пускала дым кольцами и смотрела на небо. Затем произнесла тихо:
— Твоя Аленка была падающей звездой. Самой настоящей. Красивой, но стремительно гибнущей. Вспыхнула в ночи и исчезла.
— Не надо так…
— Мне можно, — сказала Лена, — посмотри на меня. Я тоже горела и падала. Просто мне повезло немного меньше. Я выжила, а, значит, никакая я не звезда. Так, девчонка из Москвы, которая села не на тот рейс. Истинное величие жизни в красивой смерти. Аленка умерла невероятно красиво. Я ей завидую.
