грязных улочек. Я просыпался в холодном поту, с криком, застрявшим в горле, ощущая каждую клеточку своего тела, каждое зарастающее пятнышко от ожога. Мне казалось, что кожа моя чувствует жар огня, а ветер срывает обгорелые лоскуты одежды, в надежде добраться до ничем не защищенной плоти. В такие ночи Игнат, по обыкновению не спавший, приносил мне холодной минералки из холодильника и говорил что-нибудь вроде: «Ну, не переживай, пройдет». Видимо, надеялся успокоить. С Игнатом мы стали почти друзьями, как это обычно бывает, когда проводишь много времени в замкнутом пространстве с одним человеком. Тут возможны всего два варианта — либо человек вызывает мгновенное отвращение, презрение или полное нежелание с ним общаться, либо, наоборот, ничего не имеешь против такого собеседника. Конечно, в Игнате было много странного. Со своей парапсихологией он носился словно с новорожденным ребенком. В его арсенале безумных разработок значилось не только доказательство межвременной реинкарнации. Помимо этого Игнат основательно разрабатывал идею передачи мысли на расстоянии (телепатия), мгновенное перемещение предмета на значительные расстояния (телепортация), лечение людей при помощи так называемых энергетических зон, которые существуют в материи, они невидимы, неосязаемы и вообще их сложно засечь даже новейшими датчиками.
Основой материал для своих теорий Игнат черпал из Интернета. Для Игната интернет был все равно, что для ребенка — новая игрушка. Он мог часами сидеть в сети, бродить по сайтам, читать форумы и регистрироваться в многочисленных социальных сетях. Все, что ему удавалось найти по парапсихологии, Игнат старательно копировал в отдельные текстовые файлы, потом конспектировал в тетради, а затем забивал в еще один документ, который гордо именовал трудом всей своей жизни и никому никогда не показывал.
— Хочу создать Учение, — делился Игнат в минуты откровений (как правило, по ночам, когда я уже кутался в дрему и ловил его разговор лишь краем уха), — такое, чтобы перевернуло целый мир. Как «Капитал» Маркса. Чтобы за мной последовали миллионы, чтобы мир содрогнулся. А? Как тебе такая идея?
— Главное, чтобы все жили счастливо, — бормотал я сквозь сон.
— Тебе хорошо, за тобой уже идут миллионы, — отвечал Игнат без зависти, но с грустью о впустую потраченном времени, — а мне вот еще работать и работать.
Я же бормотал про пословицу о труде и рыбке сквозь наступающий сон.
Теории Игната, между тем, действительно находили дорогу к людям. В Москве у него была собственная конторка, как положено зарегистрированная, кем надо охраняемая. До того, как слечь с воспалением, Игнат три раза в неделю читал лекции по парапсихологии для желающих, и отбою от них не было. (Правда, сам Игнат с сожалением говорил, что две трети слушателей — это пенсионерки, времени которых осталось совсем немного, а вот молодежь как-то не прислушивается к Учению, у них одна любовь на уме). По субботам и воскресеньям с утра до четырех он принимал пациентов, которых лечил уникальными способами, предсказывал им будущее, очищал ауры, вел переговоры с их умершими родственниками, в общем, помогал населению первопрестольной как мог. Говорит, многие приходили не раз и не два. Набралось даже с десяток постоянных клиентов из этих, с Рублевки, а еще депутаты. Богачи, говорил Игнат, вообще падкие на всякие парапсихологические штучки. На них и действует в два раза сильнее, потому что вера — это как стимулятор, как популярный у врачей эффект placebo. К Игнату действительно приходили люди даже в больницу. Со многими он договаривался по сотовому, другие сами находили его через знакомых и родственников. Игнат проводил сеансы парапсихологии прямо в палате. Сразу предупреждал клиентов, что сильного эффекта добиться не может, так как ограничен здоровьем и помещением. Усаживал человека на табуретку (выходило, спиной ко мне), вел с ним долгий разговор, который иной раз затягивался на час или полтора, потом приступал к различным действиям. Постепенно я тоже их запомнил. Если требовалось вызвать на разговор умершего человека, Игнат доставал из тумбочки коробку, в которой хранил гусиные перья, раскладывал их по кровати и начинал водить над перьями руками с раскрытыми ладонями, при этом бормоча что-то несвязное. Входил, так сказать, в транс. Глаза его вращались с устрашающей скоростью. После чего следовал разговор с духом. Голос Игната искажался, становился глухим и как будто не его. Сеанс длился не больше пяти минут, после чего Игнат без сил падал на кровать и жестами просил клиента уйти. Если же требовалось выявить какую-нибудь болезнь, обходились без перьев. Игнат просто закрывал глаза и тщательнейшим образом ощупывал человека с головы до пят, после чего уверенно указывал пальцем на живот (или, скажем, на левую половину груди) и объявлял, что болезнь — это гастрит (или простуда, или банальный авитаминоз), и клиент уходил довольный. В тяжелых случаях Игнат делал много заметок и отправлял клиента ни с чем, обещав разобраться в самое ближайшее время. Под тяжелыми случаями обычно понимался поиск реинкарнированных. Это была самая скользкая и неправдоподобная тема в Учении Игната. Правда, рекламировал он ее с наибольшим рвением. Игнат утверждал, что душа умершего какое-то время назад человека совсем не обязательно попадает в тело новорожденного, а может перенестись на много лет в прошлое, вселиться там в розовощекого младенца и сейчас существовать себе спокойно в теле какой-нибудь восьмидесятилетней старушки. То есть, говоря простым языком, человек, потерявший неделю назад свою мать в Волгограде, мог найти ее реинкарнированное воплощение в семилетней девочке из города Ростова. Вот этими поисками и занимался Игнат. И это, надо сказать, приносило ему немалый доход.
Система поиска была проработана Игнатом до мелочей. Он называл ее «Системой Стивенсона» или «Методом Яна» в честь реинкарнатора, который много лет занимался изучением переселения душ и разработал методику опознания реинкарнированных на примере почти 3000 детей. С гордостью в голосе Игнат рассказывал, что в далекие девяностые специально ездил в Прагу встретиться с Яном Стивенсоном (в то время больным стариком, готовящимся достойно принять смерть). Они провели четыре часа в плодотворной беседе, которая и заложила фундамент для развития «Системы Стивенсона».
Некоторыми вечерами Игнат усаживался на кровать и начинал рассказывать мне основанные принципы системы, ее плюсы и минусы, говорил также о своих достижениях и неудачах. Прервать этот словесный поток не представлялось никакой возможности, но, слава богу, Игнат был не в той степени навязчив, чтобы требовать определенного внимания. Ему было достаточно того, что я лежу рядом и делаю вид, что слушаю, хотя бы и вполуха.
Были у Игната и помощники — верные адепты его зарождающегося Учения. Двое — молодые люди, всегда подтянутые, хорошо одетые, приятно пахнущие, без морщинок и мешков под глазами, в какое бы время они не появлялись в палате. И еще двое — внешностью напоминающие бомжей-алкоголиков. От них радикально несло перегарищем, вида они были неопрятного, оба с густыми неухоженными бородами, в которых путались хлебные крошки и кусочки чипсов. Разговаривали они невнятно, бегали глазами по палате и, как мне казалось, приценивались к моему телефону, пару раз замеченному ими на тумбочке. Все четверо обращались к Игнату не иначе как Мастер. Чувствовалась в их интонациях этакая преданность, свойственная людям верующим, при обращении к батюшке или какому-нибудь служителю церкви с высоким саном. Игнат держался соответствующе и разговаривал с ними как начальник с подчиненными, наполняя речь замысловатыми фразами и витиеватыми словечками. Было видно, что самому Игнату подобные разговоры доставляют великое удовольствие. Нас он никогда не представлял, но теми же вечерами, когда за окном темнело и время начинало тянуться медленно, словно избегая скорой встречи со сном, Игнат рассказывал об этих людях, называл их имена и профессии, у кого какие были привычки, кто с кем жил, спал и растил детей. Только я почти ничего не запомнил.
Один весенним утром в палату вошел доктор и сообщил, что через несколько дней меня будут выписывать. К тому времени я шелушился, будто сухой кукурузный початок. Тело чесалось, а кожу жгло от мазей и затягивающихся ран. Впрочем, я чувствовал себя хорошо — если судить о физическом состоянии. Швы уже давно сняли, раны зарубцевались. Полное выздоровление, со слов доктора, было лишь делом времени. По крайней мере, наблюдение врачей за мной уже не требовалось. Сам уже не маленький, справлюсь и в домашних условиях.
В тот же день приехала Анна Николаевна и привезла один из моих костюмов.
— Вас все так ждут, — сообщила она, — на следующую неделю запланировано несколько автографсессий. Плюс из «Экспресс-газеты» звонили, спрашивали об интервью. Вы же не против?
— А если бы был против? — поинтересовался я.
Анна Николаевна восприняла это как шутку и слабо улыбнулась. Она была не в курсе того, как мне все надоело. Вот, что не отпускало меня из лап ложных воспоминаний — это чувство пришло из комы, а, может,
