пребывания на фронте, когда бежал в поле. Вражеские самолеты пролетели над нами, не сбросив ни одной бомбы, и пошли в сторону Валуек
Мы вернулись к своим самолетам. Габуния сказал, что сейчас перед эскадрильей поставлена задача драться на линии фронта. Поэтому-то с аэродрома никто не вылетел «встречать» немцев, но в районе Валуек их перехватят истребители других частей и наша зенитная артиллерия.
— Вано, сейчас идут жаркие бои в районе Харькова. Сегодня придется тебе отдыхать.
Весь под впечатлением фронтовой обстановки, я как-то не мог во всем отдать себе отчет сразу, все охватить. Но постепенно стал осваиваться и вдруг, вспомнив про Гладких, спросил Габуния:
— А где комэск Гладких? Почему его не видно? Оживленное лицо моего друга омрачилось, и он
рассказал о гибели Гладких. Бесстрашный летчик взял себе в напарники молодого, неопытного пилота, хотел приучить его к боевой обстановке и полетел с ним на задание в район Харькова. Завязался бой с «Мессершмиттами-110». Гладких зажег с короткой дистанции вражеский истребитель, но своевременно не был прикрыт ведомым и погиб. Это была тяжелая утрата для всех нас.
Целый день я приглядывался к кипучей боевой жизни аэродрома. Вечером мы поехали на ночевку в населенный пункт.
И снова разговор у нас зашел о Гладких. Я спросил у Пантелеева:
— А Солдатенко тяжело переживал?
— Командир виду не подает, а больше нашего переживает. Когда он узнал, что Гладких погиб, то даже в лице изменился.
По виду о переживаниях Солдатенко, действительно, никогда ничего нельзя было сказать. Тут, во фронтовой обстановке, он стал еще энергичнее, внимательнее и в то же время еще требовательнее к подчищенным.
За ужином он был даже оживлен, шутил. Я слышал, как он сказал официантке: «Боевые, где там боевые сто грамм?» И когда нам всем налили вина, он встал. Встали и мы. Все пили за здоровье летчика Пахомова из второй эскадрильи, сбившего за эти дни три вражеских самолета.
Ночью над нами, оказывается, пролетали вражеские самолеты. Но мы спали так крепко, что ничего не слыхали.
По приказу командования советские войска оставили Харьков. Мы перебазировались на другой аэродром.
Нас расселили в домах поодаль от аэродрома. Тщательно соблюдалась светомаскировка. По ночам слышался гул немецких самолетов: отдельные «юнкерсы» пытались бомбить наш аэродром.
На фронте наступило затишье. Враг выдохся и перешел к обороне по Северному Донцу. Советские войска основательно измотали немцев. Как говорил Солдатенко, «замашка у немца была большая, да перцу мало».
Наш полк стоял на южном участке Курской дуги, глубоко вклинившейся в немецкую оборону. Мы знакомились с местностью — районом будущих военных действий. Надо было хорошо изучить карту, узнать, где проходит линия фронта; ежедневно полагалось бывать на разборе боевых вылетов.
Мартовские ночи были еще очень холодные, и наш командир с утра надевал валенки. К полудню солнце припекало, снег таял. На аэродроме голубели весенние лужицы. Солдатенко бегал в валенках прямо по лужам, и брызги летели из-под его ног.
— Товарищ командир, наденьте сапоги, ведь сыро! — говорили ему.
А он до вечера бегал с мокрыми ногами и только отмахивался: «Некогда переобуваться!»
Немец «навещал» нас с воздуха довольно часто. Но это не нарушало боевой жизни аэродрома.
Здесь, во фронтовой обстановке, еще больше вырос авторитет Солдатенко и его заместителя по политической части Мельникова, опытного, боевого летчика. Когда на аэродроме оставался командир, то в воздух обычно поднимался замполит, и наоборот.
Личным примером Мельников показывал, как надо драться с врагом, много беседовал с нами и часто бывал у нас по вечерам в общежитии. В его лице Солдатенко имел замечательного помощника, прекрасного политического вожака.
Заместитель по политической части хорошо знал настроения каждого летчика. У него всегда находилось для нас острое слово, шутка. Прекрасные летные качества подымали его авторитет. Его беседы с нами, можно сказать, действительно доходили до души, заставляли над многим призадуматься.
— Успех выполнения боевого задания зависит от знаний, — часто говорил он, сидя по вечерам у нас в землянке. — Каждый свой полет — и боевой и тренировочный — тщательно анализируй сам. Если допустил ошибку, советуйся со мной, с любым командиром, с товарищем. Главное — не замыкайся, прислушивайся к критике и тогда любую ошибку выправишь. Так должен поступать комсомолец.
Мы сделались серьезнее, вдумчивее. Многие из нас вступили в партию. К этому важнейшему в жизни воина событию готовился и я.
Мы стали много и усиленно тренироваться. Я летал в паре с Габуния. На боевые задания летчики вылетали редко. Нас, молодежь, постепенно подготовляли к будущим воздушным боям.
Тяжелый пятибачный самолет — источник моих огорчений. Мне хочется выжать из него максимальную скорость.
У машины хлопочет механик Иванов. Он молод, но опыт у него большой.
Собираюсь в тренировочный полет. Подходит Амелин:
— Ну, как твой аппарат? Бензину занять можно?
— Смейся! Вот сейчас попробую в последний раз — может, что и выжму.
Иванов серьезно говорит Амелину:
— Не шутите, товарищ командир. Отличный аппарат.
Оперативный дежурный сообщает: в паре с Габуния мне приказано вырулить на старт. Нас неожиданно отправляют на дежурство в воздух. Солнце уже стоит низко, и это у гитлеровцев излюбленное время для налета на наши аэродромы. Немцы неизменно летят со стороны солнца, слепящего нас.
Габуния уже вырулил на старт. Солдатенко машет ему флажком: быстрее, мол, взлетай! Габуния взлетел. Командир машет и мне. Даю газ и взлетаю. Мой пятибачный медленно набирает скорость и высоту.
Ведущий делает разворот, и вот он выше меня. Смотрю на прибор скорости и не решаюсь последовать его примеру — скорость недостаточна. И когда я наконец делаю разворот, то теряю из виду Габуния. Пытаюсь связаться с ним по радио — ответа нет. С землей я связи не установил.
Решаю окончательно проверить, какую максимальную скорость может дать моя машина. Набираю высоту тысяча пятьсот метров и начинаю «выжимать» из самолета все, что он может дать. И так увлекаюсь этим, что не отрываю взгляда от прибора скорости, забыв об осмотрительности, об опасности неожиданной атаки врага.
Скорость самолета меня не удовлетворяет. Пристально смотрю на прибор и вдруг вспоминаю, что нахожусь не над учебным аэродромом, что нужно следить за воздухом.
Осмотрительность и еще раз осмотрительность!
Первый взгляд кинул на аэродром — далеко ли улетел, не заблудился ли. Ведь район патрулирования не был еще достаточно изучен мною. Вижу — ниже меня какие-то двухкилевые самолеты пикируют на наш аэродром. Сначала я подумал, что это наши «Петляковы», они тоже двухкилевые. Но вдруг заметил разрывы бомб. Сердце заколотилось: «Противник! Надо его быстрее бить!»
По спине прошла дрожь: их шесть, а я один… Вот оно, начинается настоящее! И мне пришло на память правило, записанное в моем альбоме и заученное еще в школе: «Чтобы внезапно атаковать противника, атакуй со стороны солнца». Я стремительно разворачиваюсь и сверху атакую заднее звено.
Решаю сбить сразу два самолета. Иду на сближение. Нас разделяют пятьсот метро а От нетерпения задыхаюсь. Сейчас собью! Представляю себе: вот я сажусь на аэродром и спокойно, как бывалый летчик, докладываю командиру — сбил двух. Сбегаются ребята. Солдатенко встречает мой самолет, все поздравляют меня, рядового летчика, а я рассказываю о сражении, шучу, и все говорят: «Не успел вылететь, а уже…»
