многообещающе сжав об него свою грудь.
— Может, я заскочу в ресторан, возьму чего-нибудь и вернусь? — робко предложил Борисов.
Она в ответ заговорщицки засмеялась:
— Давай. А я тем временем договорюсь с напарницей, чтоб подежурила за меня. Зайдешь сразу в первое купе.
В ресторане он сел за неубранный столик ближе к входу. Ветер из приоткрытых окон шевелил занавески, за окном в кромешной тьме мелькали редкие огоньки, и он в который раз удивился тому, как ночью оживает, казалось бы, безлюдная пустыня.
Борисов заказал котлеты, колбасу и яблоки. Но когда дело дошло до двух бутылок водки, официантка заявила, что ресторан навынос не торгует.
— И так всю посуду растащили, — заявила она. Но, увидев червонец, положенный перед ней Борисовым на край стола, она спросила: — А ты в каком вагоне? В соседнем? Ну, хорошо, только утром принеси, или пусть она принесёт.
В ресторане было шумно. Почти за каждым столиком таджики пили коньяк и громко разговаривали между собой, перекрикивая и стук колес и голоса других посетителей.
За отдельным столиком возле буфета толстый таджик перекидывал костяшки на счетах и что-то неторопливо записывал в блокноте.
— Барыши подсчитывает, сволочь, — решил Борисов. — И откуда у этих паразитов столько денег? Все сидят на шее русского народа, разворовывая казну.
Как только он вошел в заветное купе, проводница, выглянув в коридор, заперла дверь.
Он поставил водку и закуску на стол, на котором уже предусмотрительно стояли два стакана, и сел рядом с ней. В купе для проводников полки были только с одной стороны.
Проводница, устраиваясь удобнее, придвинулась к Борисову так, чтобы ее бедро касалось его ноги. Она была постарше Борисова. «Но симпатичная, много водки не потребуется, чтоб организм восстал на неё», — цинично подумал Борисов.
Он вспомнил, как на третьем курсе их пригласили в гости девчонки, с которыми они познакомились на первомайской демонстрации, В гостях он со своими друзьями чрезмерно подналег на спиртное, а поутру девчонки их спросили:
— Мальчики, а в каком институте вы учитесь?
— В МАИ, — ответили они.
— Это что, Московская артель инвалидов? — рассмеялись подружки.
С тех пор Петя дал зарок не напиваться сразу, когда приходил в гости к женщине.
— Надя, — назвала проводница свое имя. — А тебя как зовут?
— А я Петя, — сказал Борисов.
— Ну, тогда наливай по чуть-чуть, Петя. Сильно истосковался по бабе?
— Как ребёнок по сиське, — ответил Борисов, ласково берясь за нее.
В дверь постучали.
— Ребята! Скоро Кзыл-Орда, — предупредила Надина сменщица.
— Я не хочу возвращаться, — неожиданно для самого себя сказал Борисов.
— Что ты, Петенька, отдохнул, развлекся немножко. Так нельзя, все у тебя ещё будет, ты такой молоденький, — утешала его проводница.
— Понимаешь, даже в этом поезде жизнь кипит. Сидят там, в кабаке, кровососы, жрут, пьют, баб русских скребут, потому что своих Коран запрещает. А там…
— А ты думаешь, здесь сладко? — проводница упаковала бюст в чашечки лифчика и повернулась к Борисову спиной. — Помоги застегнуть.
Борисов дрожащими пальцами застегнул крючки.
— Вот живу я с дочерью, она ещё маленькая. Муж помер по пьянке, — продолжала проводница. — Приходится кататься. А что делать? Хорошо, что пока молодая, так на работу взяли. Повсюду начальники таджики. Чуть постарше — и уже не возьмут. Видел, какой в ресторане директор?
Борисов вспомнил толстого, с лоснящейся потной ряшкой, директора ресторана, и ему стало противно.
— А попробуй, не дай ему! Мигом вылетишь с работы, — пожаловалась проводница.
Борисову стало до слез жалко и её, и себя. Он полез в карман брюк, достал оттуда деньги и протянул их проводнице:
— Возьми, Надежда, купишь подарок дочке.
И Борисов стал рассказывать ей, как совсем недавно, и недели не прошло, утром, после того, как они перекусили той ерундой, что каждый раз готовил им, переводя продукты, солдат, и офицеры, свободные от службы, разошлись по своим комнатам, в коридоре вдруг раздался такой крик, от которого кровь стынет в жилах.
В то время как любопытные подбежали к дверям комнат, где они жили, и распахнули их, чтобы выглянуть в коридор, раздалась автоматная очередь, выпущенная вдоль коридора по стенам так, что народ едва успел спрятаться. Пули, отлетая от стен, пробивали двери, заставили упасть на пол.
Вслед за этим раздался топот в направлении лестницы, наиболее смелые, выглянув снова в коридор, увидели, что это с автоматом в руках бежит лейтенант Щербак, тот, что обкладывал плевками варана.
Лейтенант выбежал из казармы, на мгновение остановился, дал очередь из автомата в направлении ракеты, стоявшей на боевом дежурстве, но, к счастью, промахнулся. Если бы попал, то вряд ли кто-нибудь остался бы в живых. Все поняли, что лейтенант либо сошёл с ума, либо пьян. Но то, что он бежал, не пошатываясь и не петляя, убеждало всех, что он сошел с ума.
Часовой успел спрятаться за бетонную стенку, ограждавшую подземный проход под периметром площадки, обнесенным колючей проволокой. И хотя часовой при исполнении и автомат у него с боекомплектом, но он не смог стрельнуть в человека, потому что был ещё совсем мальчишкой.
Начальник караула, дежурившего в тот день, капитан Володя Бобырев с «макаровым» в руке, расчетливо дождавшись, когда бедолага нырнет в подземный переход, рывком преодолел расстояние от двери казармы до перехода.
Пуля, сбившая сумасшедшего с ног, раздробила ему таз. Он корчился, размазывая кровь по раскаленному асфальту, и кровь тут же запекалась в черное, неряшливое пятно.
Белые губы на ещё совсем юном лице, обильно смоченном бисеринками пота, едва слышно шептали:
— Братцы, добейте меня! Не могу больше терпеть. Такая боль!
Все с ужасом смотрели, как из него медленно, почти осязаемо, уходит жизнь, и ничего не могли поделать. Вот по его рукам от плеч к кистям волной пробежал легкий трепет, а из левого глаза выкатилась мутная, похожая на жемчужину, слеза. Бобырев сидел, сжав отрешённо голову руками, по ту сторону колючей поволоки. Отброшенный пистолет валялся в песке.
На обратном пути Борисов вновь обосновался в вагоне-ресторане и, предупредив официантку, что едет до Тюра-Тама, заказал две бутылки водки и принялся пить.
— Давай эту тамбур! Напилас, казол! — командовал директор ресторана, поглядывая на стол, уткнувшись лицом в который вырубился Борисов.
На скатерти, разукрашенной радужными разводами пролитых подлив и обильно посыпанной крошками хлеба, стояла бутылка с этикеткой «Столичной», в которой плескались остатки водки. Вторая бутылка в такт движению поезда перекатывалась под столом, опустошенно позванивая об его стойки.
Официантки привычно вытащили Борисова в тамбур, открыли дверь вагона и, стараясь уложиться в минуту, которую стоял поезд, потащили его в сторону скамейки, где он сидел вчера, поджидая мимолётное счастье. Но минута прошла быстро, и официантки бегом вернулись в вагон, оставив Борисова лежать на бетоне перрона там, где их застал гудок тепловоза.
Первая Р-36, белоснежная, будто невеста в свадебном наряде, стоит на старте, построенном на вершине холма примерно в трех километрах от 43-й площадки.
Теперь рельсы железной дороги не обрываются, как раньше, в МИКе, а выходят из корпуса с
