команду, чтоб она была у нас на площадке в возможно короткое время. С личным составом.
— С лестницы не достать. Нужно найти какой-нибудь шест и попытаться сдернуть, — Будник смотрел на повисший чехол, оценивая высоту его нижней кромки, легонько раскачиваемой ветром. Один из замков чехла постукивал при этом о стенку заправленного бака ракеты. — Какая сейчас температура?
— Минус пятнадцать, — ответили ему.
— Может, обойдется, — предположил Будник вслух. — Странно.
Будник окинул взглядом собравшихся вокруг офицеров и, обращаясь к Матренину, сказал:
— Эвакуацию давно объявили, а откуда столько зрителей?
Подполковник Матренин, догадавшись, как можно убрать с площадки зевак, не подавая команд, которые могли бы обидеть офицеров, старше его званием, объявил:
— Вот-вот подойдет пожарная машина с лестницей, кто полезет чехол сдергивать?
Расчет Матренина оказался правильным, полковники исчезли незаметно, по-английски, как и появились.
— Ну что ж, — подытожил Матренин. — Придется искать комсомольца-добровольца.
Его взгляд остановился на Ковалёве.
Пожарная машина влетела на площадку минут через сорок после вызова. Её установили в непосредственной близости от пускового стола так, чтобы можно было при выдвижении лестницы выиграть буквально каждый сантиметр длины. Опереть лестницу о ракету Будник и Матренин категорически запретили.
Лестница в основании была с перилами и такая широкая, что показалась Ковалёву парадной. Но последующие секции становились все уже и уже, и, наконец, начались секции без перил.
Последняя секция была шириной не более тридцати сантиметров. Удержаться на ней можно было, только уцепившись за продольные стойки так, чтобы тело вплотную прилегало к ней. Поскольку лестница висела в воздухе без опоры, она закручивалась вокруг продольной оси, и Ковалёв повисал спиной вниз. Невероятными усилиями тела у него получалось направить движение лестницы в обратном направлении, тогда она вновь и вновь проскакивала нормальное положение, и Ковалёв вертелся спиной вниз, только в другую сторону.
Внизу вновь собралась толпа полковников, выползших из потайных щелей, они с интересом наблюдали за Ковалёвым, похоже, если бы рядом оказался тотализатор, они бы бросились делать ставки.
Ковалёв извивался на самой верхушке лестницы менее чем в метре от баков, заправленных двум сотнями тонн ракетного топлива. Матренин же находился у командного пульта, чтобы не допустить случайного включения какого-нибудь тумблера. (Бывает же, что и опытные пилоты убирают шасси самолета на стоянке).
Наконец, Ковалёву удалось схватить угол чехла и прижать его к продольной стойке лестницы, а затем, несмотря на то, что чехол был из стеклоткани, уцепиться в него зубами. Так Ковалёв и стащил его, удачно разжав зубы в тот момент, как чехол соскользнул с антенны.
О нескольких представителях промышленности, предотвративших аварию на старте, забыли, едва чехол коснулся земли. Включилась гигантская машина пуска, слежения, регистрации параметров и прогнозирования погоды по всей трассе полета от стартовой позиции до полигона на Камчатке. Эвакуироваться было не на чем, и они двинулись в сторону проходной, в одноэтажный, похожий на барак, домик для совещаний.
— Там есть бачок с водой, будет чем прополоскать рот, — говорили Ковалёву сотрудники.
Домик располагал довольно-таки большой комнатой с затоптанными полами, интерьер которой украшали лавки вдоль стен и единственный стол.
Похоже, все места скопления большого числа людей объединяет одна характерная особенность — если там имеется бачок с водой, то будет и алюминиевая кружка, обязательно посаженная на цепь. Вот и здесь мятая алюминиевая кружка висела на массивной стальной цепи.
— Протяжка, — прошла очередная команда.
Все сгрудились у окон в сторону старта, наблюдая, как от ракеты отклонилась и замерла под углом тридцать градусов к ней транспортировочная платформа.
— Ключ на старт!
Ракета стоит неподвижно, и непосвященному трудно предположить, что в это время в ней протекают таинственные процессы, превращающие её в живое существо.
— Пуск!
Те, кто насмотрелся художественных фильмов, вызывающих саркастическую улыбку у специалистов, о запусках ракет, ожидают, что вслед за этой командой раздастся оглушительный грохот двигателей, и ракета по замысловатой траектории устремится в небо. Яркой иллюстрацией такой наивности представляется монумент, сооруженный неподалёку от станции метро «ВДНХ». Злые языки, а в ракетной технике их хватает, сразу же, как только монумент появился, нарекли его «мечтой импотента».
На самом же деле, от команды «пуск» проходит примерно минута, в течение которой в ракете завершаются необратимые, процессы. Результат — пламя запустившихся рулевых двигателей, пламя несуществующего в природе малинового цвета, вслед за которым через доли секунды обязан последовать грохот маршевых двигателей.
Надо сказать, что этого момента всегда ждут с замиранием сердца, особенно на первых пусках ракет новых конструкций. Что последует после запуска рулевых? Гром маршевых двигателей, переходящий в ровный рокот по мере удаления ракеты, сопровождающийся через каждые десять-пятнадцать секунд комментариями с пункта управления, такими ласковыми для слуха испытателей: «двадцатая секунда, полет нормальный», «…секунда, давление в камерах в норме», «…секунда, разделение ступеней нормальное», «… секунда, отделение головной части нормальное». Или взрыв, разрушающий старт настолько, что на его восстановление потребуется не один месяц. И появляется у Министра Афанасьева Сергея Александровича время, чтобы на коллегиях устраивать публичную «порку» главных конструкторов и директоров, уличенных, не дай Бог, в том, что авария произошла по вине их КБ или завода.
Хорошо ещё, если по какой-либо причине Министр задерживается, и заседание коллегии ведет один из его заместителей, да и отвечать разрешили с места.
Стоит тогда директор крупного завода, насчитывающего несколько десятков тысяч рабочих, и как нерадивый школьник у доски, отвечает на вопросы, а коленка его опорной ноги дрожит частой, мелкой собачьей дрожью.
Но если по ходу коллегии появляется Министр, по залу прокатывается шум, будто бы издаваемый провинившимися школьниками, а не маститыми руководителями предприятий и конструкторских бюро. Этот шум означает лишь одно — настоящая «порка» только начинается, и те, чьи вопросы рассмотрели до прихода министра, могут считать себя счастливчиками.
Течение коллегии принимает настолько изощренный характер, угроза снятия с должности, к которой человек двигался по служебной лестнице в силу своих знаний и ума, становится настолько реальной, что некоторые руководители, не смотря на закалку в аппаратных играх, срываются, получают инфаркт, и их прямо с коллегии увозит «скорая помощь».
Это и произошло в 1971 году даже с таким выдающимся человеком, каким был академик Михаил Кузьмич Янгель.
Вернувшись на предприятия, начальники раздают своим заместителям, начальникам отделов и цехов тот заряд ответственности, перемешанный со страхом увольнения, который они получили на коллегии Министерства общего машиностроения.
Поэтому «фирмы» всячески стараются не признавать свою вину в очередной аварии, и, по возможности, стараются переложить ее на коллег.
Вот и теперь, рулевые двигатели работали целую секунду, а грома маршевых всё нет, маршевые почему-то никак не запускались. Все так и смотрели бы зачарованно на ракету, малиново освещавшую окрестность рулевиками, но чей-то удар ногой с разбега в раму окна на противоположной стороне с одновременным нечеловеческим криком «Отрыв!» вывел всех из оцепенения.
Жар взрыва, озарив бескрайнюю даль, в сторону которой они и бежали, опалил затылки, когда они находились уже за пределами площадки, а запоздавший на мгновенье раскаленный ураган ударной волны
