— Наконец-то, доченька, вернулась. Слава тебе, Господи, — поблагодарила Бога бабушка и сообщила маме: — Живая, слава тебе, Господи! А Лиду немцы увезли в Германию.
Пятнадцатилетняя Лида была маминой сестрой, а, значит, Юриной тётей. В посёлке было две молоденьких красавицы-подружки. Все их так и звали: Лидка Любова и Лидка Белозубова. Вот и получилось, что Лидку Любову угнали в Германию, а Лидку Белозубову замучили свои же, русские полицаи, за то, что она связалась с «Молодой Гвардией». Краснодон находился недалеко от шахтёрского посёлка, где жил Юрик.
Из разговоров взрослых Юрик знал, что мама, собрав все имевшиеся в доме шторы и тюлевые занавески, уехала «на Дон к казакам», чтобы выменять хоть чего-нибудь из продуктов.
— Выменяла я за все вещи полмешка кукурузы, — рассказывала мама. — Пришла на станцию Лихая и стала узнавать у наших, русских железнодорожников, какой состав пойдет на Свердловку. И тут налетели наши самолёты. Немцы врут, что разбили наших. Столько самолётов я ещё не видела. Я поставила мешок там, где застал налёт, и побежала со станции. Станцию всю разбомбили вместе с немецкими танками, пушками. И самими немцами. Ну, думаю, столько скиталась, и напрасно, пропала моя кукуруза. Вернулась на станцию, всё горит, а мой мешок целёхонький, где оставила, там и стоит!
Для того чтобы перемолоть кукурузное зерно в крупу и муку, дедушка сделал нехитрое приспособление. В доску он вертикально вставил железный штырь квадратного сечения, заострённый в верхней части. В обрезок круглой трубы по периметру вставил куски проволоки и загнул её концы снаружи с обеих сторон трубы. С одной стороны трубы приварил ручку. Труба надевалась на штырь, в неё сверху засыпались зёрна кукурузы, и при вращении трубы за ручку зёрна перемалывались между проволокой, вставленной в трубу, и штырём.
Для того чтоб намолоть кукурузы на кашу и на несколько лепёшек, Юрику целых полдня приходилось, сидя верхом на доске, крутить проклятую ручку. Это было его обязанностью.
Через некоторое время немцы неожиданно исчезли и в посёлок пришли наши. Юрик запомнил того военного, что зашёл к ним, потому что в полумраке комнаты у него ярко сверкал один из передних зубов. Юрик раньше такого не видел, поэтому и запомнил этого человека. Он сообщил, что воевал вместе с Юрикиным папой и что однажды, когда они отступали к Сталинграду, налетели немецкие самолёты и разбомбили их часть, а от Юрикиного папы удалось найти только одну ногу в брезентовом сапоге. То была точно его нога, говорил военный, потому что больше ни у кого таких сапог не было. И Юрик понял, что остался без папы.
Через некоторое время немцы вновь стали наступать, и наши объявили эвакуацию.
Юрик помнил, как его держала бабушка у открытого дверного проёма большого товарного вагона, а он никак не мог начать писать, хотя ему очень хотелось, потому что поезд шёл на большой скорости, внизу, рядом с вагоном, земля уносилась куда-то назад, и Юрику было очень страшно.
Так они попали на Кавказ.
Стремительная горная река, стиснутая вплотную подступившими горами. Если зайти в воду на перекате, то, вынув плоский камень и перевернув его, можно обнаружить ползающих по нему водяных жучков с раздвоенными усиками хвоста. Их можно собрать и, чтобы высвободить руки, засунуть в рот, пока не наберётся нужное количество. Холодная вода ломит ноги, но необходимо потерпеть, если хочешь наловить рыбы. А рыба в этой реке только одной породы — ручьевая форель.
Дедушка из множества звеньев тонкой блестящей стальной проволоки сделал леску, где-то добыл несколько рыболовных крючков, чуть повыше крючка приладил свинцовый грузик. Поплавка на удочке нет, река бурная и постоянно захлёстывает поплавок.
Рыба ловится на ощущение. Ведешь удочку со скоростью потока, чтоб леска висела вертикально, и когда форель хватает наживку, по удилищу на руку передается биение рыбы, тут и надо её тащить. Рыба не очень большая, но в иные дни, если повезёт, её можно наловить на одну-две сковородки, потому что есть всё равно нечего, кроме картошки, лебеды или крапивы. Юрик помнит слегка желтоватую воду пустого, из одной картошки, супа.
Дедушка говорит, что скоро рыбы и зверья станет очень много — всех местных жителей выселили за два дня. Говорят, за предательство. Будто бы, когда немцы наступали, а наши уходили по ущельям к перевалам Главного Кавказского хребта, то некоторые местные жители стреляли в наших солдат, и много поубивали. А потом подарили немцам для Гитлера белого коня в золотой сбруе.
Юрик видел этих местных жителей. Однажды в вечерние сумерки к ним в дом вошли несколько женщин с узелками и детишек. Их сопровождали четыре солдата с автоматами. Подгнившие доски деревянного мостика через небольшой ручеёк, впадавший в реку недалеко от дома, провалились под задними колёсами «студебеккера», и чтобы не вытаскивать машину ночью, солдаты решили отложить это хлопотное занятие до утра. Все равно по дороге не поедет ни одна машина, их «студер» был последним.
Они все, и местные жители, и солдаты, спали на голом полу вперемешку, и никто из местных жителей не предпринимал попытки уйти, потому что идти им было некуда — за двое суток был выселен целый народ.
В той глухомани дедушка работал «объездчиком». Что это такое, Юрик не понимал. Как можно быть объездчиком, и не иметь хотя бы лошади, чтобы что-то «объезжать».
Скоро в одну из пустующих комнат барака заселилась Манаевские, и у Юрика появился дружок- сверстник Сашка.
Первое, что сделал Сашка, научил Юрика курить.
— Как покуришь, жрать не так хочется, — говорил Сашка.
— Я покурю, а бабушка унюхает и поколотит, — боялся Юрик.
— А ты как придёшь домой, сразу покушай «киржин», — учил Сашка.
«Киржином» местные жители называют кукурузные лепёшки.
Юрик видел, как дедушка делает самокрутку, поэтому она получилась сразу достаточно хорошей. Сашка угодливо поднёс спичку из прессованной бумаги.
— А теперь потяни её, набери побольше дыма в рот и ахни: «А, наши едут!» — и затянешься в первый раз. А то пять лет человеку, а он ещё ни разу не курил.
Юрик «ахнул», но сказать «наши едут» уже не смог, дыхание перехватило, из глаз от удушья потекли слёзы, голова закружилась так сильно, что он вынужден был прилечь. Но минут через десять он пришел в себя.
— У твоего деда, как входишь в комнату, справа стоит мешочек с табаком. Когда никого не будет, набери немножко табаку, а то придется сушеные листья курить, — продолжал просвещать Сашка. — И сделай так, как было, чтоб не засекли, стопочку поставь, как стояла, а мешочек чуть-чуть подёргай за края. Тогда получится, будто никто табак не трогал.
В тот день рыба почти не клевала. Они прошли по берегу реки несколько километров, по тем местам, где к ней можно было подойти, там, где река уходила от скал к другому берегу.
Дальше пути не было. Река повернула в эту сторону и билась о каменную осыпь, образовавшуюся от взрыва скалы при прокладке дороги. Дорога была далеко вверху, каменная осыпь обильно поросла крапивой. Крапива всегда начинает расти там, где человек проявляет свою небрежную деятельность.
Свистящий шум, будто выпускали пар под высоким давлением, заставил их насторожиться, они, задрав головы, смотрели на дорогу, так как было полное впечатление, что по дороге едет неизвестная им машина.
Но по дороге ничего такого не ехало, а свистящее шипение нарастало. Юрик опустил глаза, жуткая картина заставила его оцепенеть. Из-под свода Сашкиной босой стопы выползала толстая чёрная змея. Стопа была покрыта цыпками, с задубелой кожей подошвы от постоянного хождения босиком по камням и острой щебёнке, с разбитыми в кровь при спотыкании пальцами. Да и из всей одежды и на Юрике, и на Сашке были только трусы.
Сашка смотрел, как глаза Юрика расширяются от неподдельного ужаса, и его глаза стали тоже расширяться.
— Сашка, гадюка! — преодолел оцепенение Юрик, судорожно указывая рукой на змею.
Сашка проследил взглядом за рукой Юрика, и в тот же миг, бросив удочки, они преодолели усеянную крапивой каменистую, почти вертикальную, осыпь, и оказались на дороге, а ещё через мгновение они были почти дома.
