поддерживают его обидчика. От такой несправедливости он на мгновенье потерял силы и был тут же подножкой опрокинут затылком на угол парты. Из пробитой головы потекла кровь, это вновь взбодрило его, теперь уже ему удалось опрокинуть обидчика на пол, и он продолжал бить кулаком в ставшее ненавистным лицо, пока какая-то неведомая сила не подхватила его за ворот и не отшвырнула его в сторону.
Через много лет на одной из врачебно-лётных комиссий его спросили, откуда на голове шрам. И он вспомнил свой первый школьный день, и тот выделяемый заботами государства кусочек черного хлеба. И то, что в классе к его приходу уже сложилась некая иерархия, невольно созданная голодными пацанами, по своей сути мало отличавшаяся от иерархии зоны, а он, сам того не ведая, взял горбушку черного хлеба. Горбушка же, как самый вкусный элемент буханки, к его приходу в класс уже стала привилегией начинающего пахана.
«Пионер, не теряй ни минуты…» — доносилась на вершину сопки, где стоял Юра майским утром 1950 года, бодрая пионерская песня из «ревуна», установленного на окраине порта. «Ревун» был настолько мощным, что наверняка был слышен всему городу.
В это солнечное утро с сопки была видна бухта Находка, наполненная непередаваемо красивой морской водой, настолько красивой, что даже не верилось, что такое может быть реальностью; порт с похожими на жирафов подъемными кранами, железная дорога, упиравшаяся в сопку на границе порта, бесконечные колонны заключённых, петлявшие по дороге в полном соответствии с очертаниями берега, зенитки, наклонными, будто падающими, столбами торчавшие из леса на противоположном берегу бухты, за посёлком «Рыбстрой»
«Пионерским салютом утро, солнце встречай…» — продолжал крикливый динамик.
И яркое утро в конце мая, и живописная бухта, и высокое небо без единого облачка, и даже эта, такая ненавистная зимой, песня наполняли его душу какой-то светлой радостью. Не то, что зимой, когда, чтобы добраться до школы, приходилось затемно вставать и, под завывание метели, спускаться с одной сопки, пересекать долину ручья, в которой начиналась застройка микрорайона «Пятачок», и переваливать другую сопку. Чтобы, спустившись с неё, оказаться на пути многочисленных конвоиров-автоматчиков, идущих навстречу по заснеженному тротуару Конвоиры никогда не уступали дороги, школьники вынуждены сторониться их, забираясь в придорожные сугробы, а иногда барахтаясь в них.
Слева от тротуара, с монотонным рокотом, вскриками покашливаний, приглушённых влажным холодным морским воздухом, брели тысячи заключённых. Русских мужчин. Чьих-то отцов, сыновей, братьев.
Юра слышал, как мама говорила своей подруге:
— Война закончилась пять лет назад, а в тюрьмах по всей стране сидят миллионы мужиков, не сотни или тысячи, а миллионы мужиков. А русские бабы стареют без них. А бабам хочется иметь детей. Вон Розка молодая совсем, пропадает. А ведь какая красивая, словами не передать! А муж где? В лагере. Потому что в плену был у немцев. Что это такое? Пленные япошки свободно шляются по Находке, всех собак пожрали, а своих мужиков под конвоем гоняют! Ну и что будет с русским народом?
В это время из соседнего подъезда выходила прямо в развороченное бульдозерами строительное безобразие, в которое превратилась практически вся территория застраиваемого «Пятачка», нарядная полупьяная кампания. Первым вышел гармонист, в белоснежной рубашке, с бриллиантово-зелёным трофейным немецким аккордеоном. Остальные придержали ему двери, подчеркивая этим, что он и есть душа компании. Дождавшись, когда к нему присоединятся девушки в соотношении десять к одному, в красивых платьях с модно подложенными ватными плечиками, парень развернул свой необыкновенный, с белыми мехами, аккордеон, и вся теплая компания, запев самую популярную песню, сочинённую Борисом Мокроусовым, «На Волге широкой», двинулась в сторону бухты.
— Ну, что я говорила? — услышал Юра комментарий мамы. — Вишь как, гроздьями повисли на нём. Десять девок на одного мужика. А ещё удивляемся, почему мужики такие наглые стали! — удивленно сказала мама и, немного помолчав, добавила: — Эти вербованные, видать, только приехали, оголодать ещё не успели. А кто приехал раньше, от голода пухлые лежат.
Вербованными назывались люди, заключившие с государством договоры, по которым обязывались отработать на стройках несколько лет. В соответствии с договорами, им выплачивались «подъёмные» и стоимость проезда до места работы, но они лишались права на период, оговоренный в договоре, покидать стройки.
Как всегда, и Находка в этом не была исключением, огромные массы людей, зачастую, с малыми детьми, прибывали на новые, необустроенные, места, и им негде было жить и нечем было кормиться.
В Находке бараки для первых партий вербованных должны были построить пленные японцы. Но до расконвоирования японцы успели построить только один барак, а потом их подчинили гражданским прорабам. После чего заставить работать хотя бы одного японца стало невозможно. Они дожидались прибытия своего японского парохода, который пришел в начале весны 1950 года, и «жопаны», как их называли вербованные, благополучно отплыли в страну восходящего солнца.
Но, по-видимому, на бумагах бараки были построены, поэтому вербованных завозили тысячами. И они, оказавшись зимой под открытым небом, понимая, что в этом их спасение, безо всяких понуканий строили мало-мальски пригодное жильё.
А вот снабжение продовольствием катастрофически не налаживалось. Кроме хлеба, комбижира и дешевой водки, называемой «сучком», в магазинах ничего не было. Малочисленные местные жители давно продали приезжим все запасы картошки.
Люди начали голодать. Приезжающее на стройку порта Находка высокое начальство обещало исправить положение. Но перемен к лучшему не было.
Когда же начальство приезжало в следующий раз, его забрасывали кирпичами.
— Да они в таких тулупах, что их и кирпичом не прошибёшь! — кричали вербованные рабочие.
Начальство с позором покидало стройку, но положение, разумеется, не улучшалось. Люди начали опухать от голода. И Юра видел эти одутловатые, пепельные лица.
По сравнению с лицами вербованных даже измождённые лица заключённых выглядели намного жизнерадостнее. Да и само прозвище «вербованный» стало чем-то вроде клейма.
Немудрено, что пути веселой и жизнерадостной компании рано или поздно должны были пересечься с группой озлобленных, голодных людей.
Не прошло и пятнадцати минут, а избитый гармонист в одиночестве, бессвязно выкрикивая проклятия, бежал к дому От его некогда нарядной белоснежной рубашки уцелел только окровавленный воротник, плотно облегавший шею, а от прекрасного немецкого трофейного аккордеона на плечах гармониста висела измазанная грязью правая клавиатура.
Юра, возможно, и внимания не обратил бы на приезд новой партии вербованных. Что тут такого особенного — вербованные, как вербованные. Он и сам такой, раз его мама вербованная. Но это в том случае, если бы среди них не было её.
Казалось бы, какое дело пятикласснику, только начавшему смутно догадываться, что в отношениях между мужчиной и женщиной существует какая-то тайна, до взрослой женщины? Безусловно, никакого. Но Роза была сказочно красива броской цыганской красотою, и её красота полностью соответствовала образу Кармен, возникавшему у человека при знакомстве с той давней испанской историей.
При взгляде на неё Юра необъяснимо для себя робел, в его душе начиналось неведомое ранее смятение, и он тут же отводил смущённый взгляд.
И это происходило с ним впервые в его жизни.
Как большинство женщин авантюрного склада характера, Роза имела татуировку на кисти левой руки между указательным и большим пальцами, которую она пыталась вывести, изуродовав кожу кислотой. Татуировка явно свидетельствовала о бурной жизни Розы до приезда в Находку. Это тоже почему-то безотчётно и больно ранило Юрину душу.
Поговаривали, что Роза повадилась навещать заключённых, и это убивало Юру, Он невольно зажмуривался, представляя, как чьи-то грязные и грубые лапы обнимают её. Но она была настолько красива, что Юра тут же отгонял эти мысли. К такой красоте, казалось, не могла прилипнуть никакая грязь.
Мальчишеские заботы брали верх, и он убегал с ребятами то поплавать в бухте, то строить плотину, чтобы перегородить ручей, стекавший с сопок, по берегу которого проложена заброшенная узкоколейная
