кажется, сама душа сжимается до предела и дрожит в полубессознательном состоянии. А самое теплое место на земле — контора начальника. И не поймешь, радоваться или плакать, если вызывают туда. Зайдешь в контору и едва вдохнешь живительного тепла, как «костоломы» завалят тебя на пол. А потом оборзевший от водки, но в сущности такой же несчастный, как и заключенные, начальник, чья жизнь безвозвратно пропадает на этой проклятой самим Богом земле, войдя в садистский раж, изо всех сил станет бить тебя по причинным местам. И ты будешь орать, так и не решив для себя: что больнее — боль или унижение?»
— Итак, Александр Григорьевич, вот что получается: вместо хвостового обтекателя на раме устанавливается камера сгорания и автоматика. В левой мотогондоле монтируется насосный агрегат с приводом от основного мотора через вал со специальной муфтой. В фюзеляже, над центропланом, баки с топливом, чтоб не нарушать центровку самолета, — Королев повернул компоновочный чертеж так, чтобы Васильченко было удобнее изучать его. — На первых порах приборы и оборудование запуска и управления мотором РД-1 будут расположены в кабине стрелка. У тебя будет только кнопка аварийного выключения, на всякий пожарный случай, причем, учти — это не только поговорка.
— А кто будет «заведовать» запуском? — спросил Васильченко.
— Летать будем по очереди — я и Севрук, — ответил Королев и представил себя в кабине стрелка- радиста перед запуском мотора: с одной стороны ревущий, готовый каждую секунду взорваться, монстр, а с другой стороны — бак с азотной кислотой, на котором почти еще и сидишь.
Что это было? Простая неосмотрительность или острая необходимость? Самоотречение или поступок, продиктованный чувством долга?
Почему конструкторы сами садились за пульт управления запуском в непосредственной близости от ракетного мотора, в кабину, где не было даже фонаря над головой? Кто из них знал, как будет с запуском мотора на высоте в условиях низкого атмосферного давления?
Ответ простой: это была их работа, это были первые наивные шаги по большой, бесконечной дороге в космос. И наверняка, провожая Гагарина в первый настоящий космический полет, Королев вспомнил те давние полеты, так как почти двадцать лет тому назад во всей полноте прочувствовал на своей шкуре опасность и непредсказуемость каждого полета на Пе-2.
Самолет стоял на бетонной площадке хвостом к наклонной отбойной стенке. Харламов закончил заправку баков компонентами топлива, проверил и законтрил пробки на заправочных горловинах.
К фюзеляжу между крылом и хвостовым оперением приставили стремянку, и по ней в кабину стрелка- радиста поднялся Севрук в шлемофоне и полетных очках. В тот день предстоял наземный запуск РД-1 и проверка его систем после установки на самолет.
Харламов откатил подальше заправочную тележку, проверил установку колодок под колеса и нырнул под крылом к хвостовому оперению.
Там фюзеляж охватывался широким ремнем к которому, в свою очередь, были прикреплены чугунные слитки — чтобы самолет не скапотировал, ему пригружали хвост.
Глушко, Королев и еще несколько человек, подготовивших запуск, стояли поодаль, как им казалось, на безопасном расстоянии.
Отсюда было видно, как Васильченко поднялся в кабину и сел на место пилота из предосторожности не закрыв люк. Шлемофон он надел уже находясь в кабине — связь перед запуском была отлажена, и не следовало разъемы трогать лишний раз.
Выбросив клубок синеватого дыма, запустился левый мотор, потом крутнулся винт правого и вскоре оба мотора, прогретые, заработали ровно на среднем режиме.
Севрук, приподнявшись в своей кабине, осмотрел левую и правую стороны самолета и бетон под ним — протечек компонентов топлива не было.
Волнуясь так, как может быть в последние секунды жизни, он подал команду: «К запуску!» — и, как всегда, все вздрогнули от мощного звука и яркого пламени, рванувшегося из камеры сгорания ракетного мотора и заставившего маревом затрепетать воздух, размыв очертания самолетной стоянки.
Перед ними была та энергия, которая в будущем позволит этим людям превратить извечную мечту человечества в реальность — шагнуть в космос.
Первым на землю спрыгнул Севрук и, обойдя крыло, остановился у законцовки, поджидая Васильченко.
— Как ощущения, Александр Григорьевич? — спросил он, возбужденно блестя глазами, да и выражение лица у Севрука было таким, как у человека только что выскочившего из лап опасности.
— Ощущение такое, что, несмотря на бронеспинку, затылку жарко, а штанам мокро.
К ним спешили с поздравлениями.
«…Проверка надежности действия двигателя и отладка агрегатов и систем реактивной установки на самолете — запуск РД-1 на земле, выход на режим взлетной тяги, работа на режиме в течение одной минуты, взлет с работающим РД-1…»
Перед Глушко лежало задание на первый полет бомбардировщика с работающим ракетным двигателем и Валентину Петровичу надлежало подписать его.
Кто может сравниться с главным конструктором в момент принятия ответственного решения? Каким гражданским мужеством должен обладать этот человек, давая «добро» на новое дело?
Он выслушал доклады знающих специалистов по отдельным направлениям разработки — ими проверено и предусмотрено все, что можно предвидеть на данном этапе знаний и опыта. Но есть вещи, которые делаются впервые, есть границы, до которых все предусмотрено, а дальше? Что лежит за этими границами, которые необходимо расширить, если хочешь двигаться дальше? И подпись главного конструктора является добровольным согласием человека взять на себя всю полноту ответственности.
Глушко перевел взгляд на документацию со статистикой стендовой отработки РД-1, еще раз просмотрел ее, и по мере просмотра его уверенность в благополучном проведении испытания окрепла. Он взял вечное перо, подписал документ и поставил дату: 01.10.43.
Был серый осенний день. Высокая, но плотная облачность, затянула небо, хотя дождя, судя по всему, не ожидалось. Радовало и то, что сегодня не было отправки самолетов на фронт — другие самолеты не должны были взлетать или садиться.
Севрук занял место стрелка-радиста лицом к хвосту («задом наперед», шутили они), Королев — место штурмана за спиной Васильченко, Васильченко запустил моторы и характерным жестом, как делают все пилоты, показал Харламову, что можно убирать колодки. На старте самолет развернулся в направлении взлета и остановился, удерживаемый тормозами.
В наушниках щелкнуло, и иссушенный ларингофонами до бесстрастности голос Васильченко доложил:
— Основные на режиме.
Это означало, что можно запускать РД-1. Севрук открыл вентили и включил зажигание. Мотор запустился нормально, и Севрук, проверив показания приборов, разрешил взлет.
Самолет взял с места с таким ускорением, что Севруку пришлось упереться руками в обрез кабины. Скорость нарастала, сбоку частоколом замелькали служащие охраны завода, которых расставил вдоль полосы Бекетов, чтоб зафиксировать место отрыва самолета.
И вот машина в воздухе. Севрук поудобнее уселся на парашюте и, поправив планшетку, притянутую резинкой к правому бедру, приготовился записывать параметры.
Но едва ли самолет успел набрать и сотню метров, как позади его, будто отмечая траекторию полета, стали вспыхивать беззвучные беловатые шары — по ним били зенитные орудия и все, что могло стрелять вверх. Особенно хорошо были видны вспышки из стволов орудий, установленных на черных крышах цехов.
— Сейчас собьют, — мелькнула мысль, тут же уступив место другой.
— Нет, не собьют! Если РД-1 не откажет, то не собьют. Нас приняли за немцев. Все батареи ввели в приборы упреждения зенитным огнем данные «обычного» самолета, наверное «мессершмита-110», похожего на нашу «пешку». Значит, зенитчики ввели в приборы его скорость. А мы летим, пока работает РД-1, почти на сотню километров в час быстрее.
