Всего следовало оборудовать новым вооружением пять «ишачков».
Никто кроме Гвая не знал ровным счетом ничего об этом оружии, представляющем собой несколько коротких, похожих на рельсы профилей, подвешенных к нижней поверхности крыльев.
Техник Чепурной, привыкший видеть пушки с прочными затворами, ходил вокруг «ишачка», цокал, удивляясь, языком и качал недоверчиво головой. В то же время слово «реактивный» звучало, конечно, красиво и необычно, но ничего толком Чепурному не объясняло.
— Хиба можно с цих рельсив стрилять? И до чого тильки людына нэ додумается?
Заглядывал к ним и командир 56-го истребительного авиаполка Григорий Кравченко посмотреть, как идут дела. Занимаемое положение не позволяло ему задавать праздные вопросы или показывать свое удивление, поэтому он в отличие от Чепурного почтительно смотрел на Гвая и, выходя из под маскировочной сетки, стрелял из ракетницы, отправляя в бой очередную эскадрилью.
Гвай, помня прошлогодние испытания на артиллерийском полигоне, предпочитал молча делать свое дело. Как покажут себя эрэсы в воздушном бою? Понравится ли оружие авиационникам?
Тупоносые, коротенькие, похожие на бочонок «ишачки», дружно ревя моторами, сразу всей эскадрильей шли на взлет и, развернувшись, проносились строем над аэродромом.
Теперь уже Гвай, закидывая голову, недоверчиво покачивал ею, удивляясь искусству и выучке летчиков, управлявших этими верткими машинами.
Наконец, на всех пяти «ишачках» были установлены направляющие, а в кабинах смонтированы кнопки запуска реактивных снарядов. При нажатии на эти кнопки подключенные у направляющих вольтметры фиксировали наличие напряжения.
На этом завершающем этапе работы комполка Кравченко сказал Гваю:
— У меня приказ обеспечить полную сохранность самолетов. Этим машинам запрещено залетать за линию фронта, а личному составу армии приказано немедленно брать самолеты под охрану в случае вынужденной посадки или если они будут сбиты. Поэтому нужно сделать так, чтобы они отличались от других машин.
Гвай, подумав, предложил нарисовать на фюзеляжах необычной пятерки белые круги.
С раннего утра техники возились под крыльями, заканчивая установку тяжелых эрэсов в направляющие.
Готовые к боевому вылету пилоты рассуждали примерно так:
— Какой у снарядов калибр? О, под сотню миллиметров. При стрельбе из пушки снарядами такого калибра самолет попросту развалится в воздухе. А как будет тут? Неужели нет при выстреле никакой отдачи?
— Смирно! — скомандовал один из них, первым увидевший приближавшегося командира полка.
Кравченко пожал каждому пилоту руку и, взглянув на карту, сказал:
— Итак, еще раз напоминаю: линию фронта категорически перелетать запрещено, ориентиры — впереди река Халхин-Гол, слева — сопка Ремизова, справа — характерная излучена реки.
Летчики еще раз проверили отметки ориентиров на своих картах.
— По самолетам!
Гвай, зябко поеживаясь в кузове полуторки от внезапно охватившего волнения, направлялся на наблюдательный пункт, специально оборудованный в том месте, над которым ожидалась встреча наших истребителей с японскими бомбардировщиками.
Как сработают эрэсы? Своевременно ли сработают взрыватели?
Гвай представил себе, как после схода с направляющих с возрастанием скорости снаряда вертушка под воздействием встречного потока свинчивается и взрыватель срабатывает. Но взрыв снаряда будет эффективен лишь в том случае, если летчики «на глаз» правильно оценят расстояние до летящей навстречу армады японцев.
«Да, очень много субъективных факторов, от которых зависит, будет ли успешным применение эрэсов с самолета и, в итоге, будут ли эрэсы, на создание которых их коллектив потратил столько времени и сил, приняты на вооружение хотя бы в авиации», — думал Гвай.
Полуторку дал им комполка Кравченко, понимая, как важно Гваю своими глазами увидеть картину боя. И хотя безусловно Гвай был основным действующим лицом, все присутствующие с грустными улыбками наблюдали, как в кабину в тот же момент, как подошла машина, ловко полез капитан-особист.
Петляя с одной накатанной дороги на другую и оставляя за собой предательский хвост рыжей пыли, машина нырнула в небольшую ложбину. Гвай не раз за время этой командировки удивлялся умению военных маскироваться и устраивать свой быт на этой неуютной, почти лишенной растительности земле. Да, захочешь жить — и с головой закопаешься в землю-матушку! Сколько веков прошло, а только в ней родной солдату и спасение и последний вечный приют.
Вот и теперь, находясь уже почти рядом, Гвай увидел выцветшую палатку и стоявший подле нее танк. На поручне, охватывающем по периметру башню танка, сидел танкист в черном запыленном комбинезоне и с упоением докуривал обжигавший пальцы окурок.
Увидев выходящего из кабины особиста, танкист спрыгнул на землю и, сделав несколько шагов навстречу ему, козырнул:
— Экипаж танка придан для обеспечения охраны наблюдательного пункта, товарищ капитан.
Гвая же танкист не удостоил даже взглядом: подумаешь, какой-то нескладный боец-очкарик, к тому же, видать и не очень умный, раз к таким почтенным годам не дослужился хотя бы до сержанта.
Со стороны линии фронта, находившейся отсюда в 4–5 километрах, доносилась то ясно слышимая винтовочная стрельба, то долетал звук внезапно разорвавшегося снаряда. На месте взрыва дым вперемешку с пылью медленно поднимался вверх и там, и вышине, разносился тонким слоем по горизонтали, отчего к голубому цвету неба подмешивался грязно-черный оттенок.
Особист, докурив папиросу, полез, осыпая песок зелеными брезентовыми сапогами, к вершине оврага. Гвай совсем некстати зачем-то отметил для себя, что подошвы сапог особиста подбиты деревянными шпильками.
И тут же хаотичный шум земного боя стал исчезать в ровном мощном гуле множества авиамоторов.
Гвай взглянул вверх и увидел, как из-за склона холма, на котором лежал особист, медленно выплывала, как и предсказывалось нашей разведкой, армада японских бомбардировщиков. И он представил себе, как там, в тылу наших войск, наблюдатели поворачивают лежащие на земле огромные стрелки в направлении японских самолетов, а неполная эскадрилья наших «ишачков» разворачивается, чтобы вступить в бой.
Звонарев сидел в кабине И-16, откинув створку с левого борта. Широкий капот самолета заслонял собою линию горизонта; утро было прохладным, но солнце уже начало пригревать, и сидеть в кабине становилось все жарче.
Но вот с командного пункта взлетела сигнальная ракета. Звонарев сдвинул полетные очки со лба на глаза, натянул перчатки-краги, поднял руку — сигнал к запуску моторов. Убедившись, что остальные машины тоже запустили моторы, он взмахнул рукой вперед и пустил истребитель на взлет.
Строгий в управлении из-за почти совмещенных центра тяжести машины и так называемого «фокуса» — места приложения всей суммы аэродинамических сил, действующих на самолет, «ишачок» требовал к себе внимательного отношения, с ним не побалуешь, особенно на взлете и посадке. Справедливости ради следует отметить, что и высокая маневренность истребителя объяснялась все той же близостью места приложения сил.
Почувствовав, что самолет «хочет» лететь, Николай Иванович почти неуловимым движением ручки управления «на себя» сначала оторвал его от земли, а затем, давая ручку «от себя», заставил машину набирать скорость при полете в нескольких сантиметрах от земли, до тех пор, пока ручка стала привычно давить на ладонь, как бы требуя: «Ну отпусти меня, дай возможность лететь!»
Теперь стоит только ослабить руку, и самолет мгновенно окажется на высоте в несколько сотен метров.
Звонарев шел в центре. Справа от него летели машины Ивана Михайленко и Семена Пименова, слева — машины Владимира Федосова и Тимофея Ткаченко. Шасси они уже убрали, но силуэты «ишачков»
