— Нет, нет, что вы! — ответит как можно убедительнее студент.
Но неумолимый Генрих Наумович с почти отеческими нотками в голосе скажет:
— Ничего, ничего, идите сюда, вместе подготовимся.
В то же время, Васильева мог опередить какой-нибудь выскочка, подсев к доценту Скубачеву. Тогда стройная система сдачи экзамена рухнет со всеми вытекающими последствиями.
Поэтому Васильев продолжал делать вид, будто занят подготовкой, но ждал момента, когда кто- нибудь, закончив подготовку, облегченно вздохнет.
Появилось время вспомнить первопричину этой, почти полугодовой игры в экзамен. А она была прозаична: тогда, в зимнюю сессию, Генрих Наумович опрометчиво назначил консультацию по газовой динамике на восемь утра первого января!
А студенты, радостно встречавшие Новый год, стали укладываться спать едва ли не в то время, как Генрих Наумович подъезжал к институту.
Васильев тогда все же на мгновенье проснулся, но завывание метели за окном сломило его волю. Он представил, как будет в темноте, поеживаясь от холода, брести по улице, и из-за каждого угла дьявольская сила будет швырять снегом в лицо. А в его логове под суконным одеялом тепло и уютно.
К тому же он вспомнил, как в разгар веселья к ним зашли немцы, учившиеся в их группе. В процессе «светской» беседы Васильев спросил одного из них, Эпша Цауха, кем был во время войны его отец.
— Флигер люфтваффе, — честно признался тот.
— Так это твой отец разбомбил моего под Сталинградом?
Дружба народов всего лишь на мгновение дала трещину, через которую Васильев успел нанести немцу удар правой прямо в нос. Чего доброго, вполне мог разгореться международный скандал.
— Интересно, пойдут жаловаться или нет?
— Не пойдут, — успокоился он. — Немцы — неплохие в общем-то ребята. К тому же, как учил нас великий Сталин — отец всех народов (между прочим, значит, и немецкого народа), сын за отца не отвечает. Но извиниться, видимо, придется.
Потом он представил, что именно сейчас Генрих Наумович, как всегда скрипуче-идеально одетый, проделав напрасно путь из Лефортова на Сокол, входит в аудиторию, а там никого нет!
— Нет, кто-нибудь все же придет, — успокоил себя Васильев.
Он решил повернуться на бок и тепло постели, как в нагретой норе, окончательно парализовало его волю и намерение идти в институт.
Но, как оказалось перед экзаменом, законченных дураков или неисправимых энтузиастов в их группе не было — на консультацию не пришел никто.
Но… Вот награда!
Игорь Сторожук, сидевший за спиной Васильева и носивший незамысловатую «партийную» кличку Гоша, тихонько положил ручку на стол (в напряженной тишине это прозвучало, как выстрел) и удовлетворенно вздохнул, видимо оттого, что удалось «сдуть» из лекций ответ и остаться незамеченным за этим занятием. Васильеву даже показалось, будто Гоша вызывающе заложил руки за голову и смачно потянулся.
— Так, молодой человек, — тут же прозвучал голос Генриха Наумовича. — Вы уже готовы?
— Нет, нет, что вы, — пролепетал как можно убедительнее Гоша.
И Васильев, не оглядываясь, представил себе выражение его чрезмерно выпуклых глаз («шаров»), за которые Гоша носил запасную, более законспирированную кличку, «Шара».
— Ну, ничего, ничего, — сказал по-отечески нежно Генрих Наумович. — Идите сюда, вместе подготовимся.
Как только Гоша, с обреченно поникшей головой, прошел, будто на заклание, мимо Васильева, тот тут же, не давая никому вклиниться, пошел за ним и удачно подсел к намеченному доценту. Оказалось, что остальные студенты тоже давно подготовились, и как только Генрих Наумович получил свою жертву, вся группа тут же рванула к намеченным преподавателям. Каждому студенту по преподавателю.
— Вы тоже готовы? — несколько удивился Скубачев столь дружной миграции студентов.
— Так, что там у вас? — доцент, как показалось, брезгливо повертел, держа за угол каждый листок. — Формула истечения?
При этом выражение лица Скубачёва было таким, будто он был абсолютно убежден, что Васильев «содрал» ответ на билет. «И совершенно справедливо», — отдал ему должное Васильев.
Доцент, наконец, нашел чистую страницу и задал первый вопрос. Разумеется, из числа десяти, коронных!
Васильев почувствовал, как от радости слегка запылали щеки, но заставил себя собраться, чтобы не выпалить ответ сразу. Он сделал вид, будто напряженно думает.
В то же время медлить с ответом тоже нельзя, сочтут дураком. И он ответил точно в нужный момент.
Тогда Скубачев задал второй вопрос. И вновь из своих десяти.
И вновь после секундной паузы получил четкий, исчерпывающий ответ.
Наконец был задан последний, десятый вопрос. Доцент уже взял зачетку, вывел после названия предмета букву «О», затем «Т». И тут, может потому, что на листке осталось свободное место, а может, почувствовал, что идет какая-то непонятная ему игра…
Но нет, вроде бы все честно. Да и парнишка, отвечающий на вопросы, преданно смотрит на него невинными голубыми глазами.
И тогда Скубачев решил подстраховать себя еще одним, одиннадцатым вопросом.
Может, силы молодого организма были настолько мобилизованы на непременную сдачу экзамена, а может, он и на самом деле великолепно знал любимый предмет, но Васильев, не задумываясь, ответил:
— Кривая Христиановича.
И попал в точку!
«Л» — теперь уже без сомнений — вписал в зачетку доцент.
Ольга
Экзаменационная сессия начиналась 15 мая, но все курсовые работы и большинство зачетов были сданы, впереди майские праздники, и Васильев, лежа на койке в общежитии, под аккомпанемент назойливого апрельского дождя решал, как «убить» несколько свободных дней.
Решение пришло неожиданно: уехать к родственникам, живущим в военной городке в Киевской области.
Сумасбродная на первый взгляд идея так захватила его, что он немедленно стал ее осуществлять. Он взял взаймы до стипендии денег, через пару часов был во Внуково, еще через час — в Киеве, к вечеру добрался в Белую Церковь, а десять утра следующего дня, находясь будто в другом мире, шел загорать на речку, пораженный разницей в состоянии природы там, в Москве, и здесь.
В Москве пасмурно, холодно и сыро, здесь же лес успел укрыться яркой, слегка желтоватой, похожей чем-то на пушок цыпленка, листвой; благоухала распустившаяся сирень, а одуревшие соловьи непрерывными соло заманивали в любовные сети своих невзрачных подружек.
Александровский парк, спрятавший в трехсотлетних одичавших глубинах руины дворца гетмана Мазепы и каскады прудов, отражавших в зеркалах черных таинственных глубин эти руины, питал реку Рось хрустальной родниковой водой.
На крутом берегу, на пригреве, Васильев раскинул темно-синее суконное одеяло, бросил на него тетради с лекциями, разделся до плавок и подставил свое тренированное гимнастикой тело сказочно ласковым солнечным лучам, окидывая взглядом благодать возрождающейся природы, частицей которой он сейчас ощущал себя.
У самой реки загорали две женщины. Они, казалось, не замечали его, болтали о чем-то своём, и изредка их беседа прерывалась несколько вызывающим смехом, таким, каким обыкновенно смеются женщины, уверенные, что рядом с ними никого нет.
