кулаком:
– Стоишь, чертовка?
Неожиданно подпрыгнул, ухватился за торец, подтянулся на руках, помог себе коленями – вскарабкался наверх.
– А говорите – старик! – с победным видом кинул оттуда.
Тут свая, очевидно подмытая за ночь, дрогнула, покачнулась и тяжело ухнула в реку. Бригадира накрыло волной.
– Доигрался, старый пень! – ругнулся Николай,
Петя Клацан кинулся в лодку, завел мотор,
– Отвязывай! – крикнул Алехе.
Алеха рванул за конец цепи, но узел не распался; Алеха опустился на колени, принялся распутывать дрожащими пальцами стянутые звенья.
Тем временем старика швырнуло в сторону от сваи, понесло к водовороту под обрывистый левый берег. Седая голова то возникала на поверхности, то исчезала под водой. Они знали, старик плавает чуть лучше топора.
– Чего телишься! – оттолкнул Николай Алеху и, схватив топор, хрястнул по узлу обухом.
Железо жалобно дзенькнуло, узел остался целым. Тогда Николай сорвал с себя брезентуху, сдернул сапоги и прыгнул в черную воду.
Все обошлось благополучно. Благополучно в том смысле, что Николаю удалось быстро нагнать уже еле барахтавшегося бригадира и удержать на поверхности, пока не подоспела лодка.
Когда Петя Клацан втащил в нее старика, тот сразу очухался. Видно, не успел по-настоящему нахлебаться. Очухался и принялся шарить за поясом, бормоча что-то под нос.
Николай не прислушивался, у него, что называется, зуб на зуб не попадал.
– Д-давай к берегу! – попросил он моториста.
Старик вскинулся, затряс протестующе головой:
– Правь сюда! – показал тому в сторону плота.
Петя Клацан попытался урезонить:
– Вам же с Коляном в сухое надо, вы же…
– Правь! – оборвал старик.
Лодка повернула к плоту. Николай не стал ершиться, решил про себя: как только старик с Петей перейдут на плот, сядет за руль и умотает на берег без этого фанатика. Простужаться из-за него он не собирался.
Только старик, оказалось, не имел намерения высаживаться на плот: на подходе к нему перевалился неожиданно для всех кулем через борт.
– Не сигайте за мной, – крикнул, – я сам…
Скрылся под водой.
– Чего не удержали-то? – перемахнул к ним с плота Алеха. – Видели же: человек тронулся!
Дальше повторилось то же самое, как в киносъемках, когда делают несколько дублей одного и того же эпизода:
старика вновь выплеснуло на гребень волны и стремительно понесло влево, под крутояр. Но теперь лодка была на ходу, нагнать «утопленника» не составило труда.
Опять втащили его, почти бесчувственного, в лодку и опять, как и давеча, он быстро пришел в себя, отыскал глазами Петю Клацана:
– Куда правишь?
Тот показал кивком в сторону плота.
– Правь к берегу, – просипел, сдаваясь, старик. – Кажись без толку сигать, все одно не выловить.
Николай не утерпел, вмешался;
– Кого там выловить думал?
– Да топор же! – старик просунул руку за опояску, поводил ладонью. – Как со сваей ухнул, он и вывалился, видать.
– Из-за него и нырял?
Старик вздохнул виновато:
– Осуждаешь?
Николай зло сплюнул, покрутил пальцем у виска.
– Похоже, Алеха прав: чокнулся!
Сам Алеха, однако, не присоединился к Николаю.
– Брось, я ведь не знал, что из-за топора. А если так – то что же: у каждого свое отношение к инструменту.
Лодка ткнулась в дернину размытого берега. Алеха помог старику подняться.
– Айда, дядя Филипп, скорей в палатку!
Николай выпрыгнул вслед за ними, с силой потянул за цепь, готовясь швартовать лодку; нос ее приподнялся, набравшаяся вода отхлынула к корме; под средней скамейкой обнажилось намокшее топорище.
– Вот твоя потеря, пень трухлявый! – ругнулся Николай, шагнув обратно в лодку и вскидывая над головою топор бригадира. – Сюда тебе, старому черту, нырять надо было!
Тот поспешно вернулся, развел руками.
– Совсем память ушла, один скилироз остался.
В палатке бригадир переоделся, присел возле топившейся печурки, закурил. От мокрых волос поднимался пар, смешивался с папиросным дымом.
– Значит, осуждаешь? – поднял глаза на Николая.
Николай успел согреться, злость прошла, схватываться
со стариком больше не хотелось; он промолчал, начал развешивать мокрую одежду.
– Осуждаешь, – утвердился старик и, пыхнув в очередной раз дымом, вдруг заговорил так, будто продолжил прерванное когда-то повествование: – …а приказ нам в тот день от командования был такой: восстановить мост через Оскол. Тот самый мост, что посередке между Изюмом и Святогорском…
– Ну, покатил дед за синие моря, за высокие горы, – все же вклинился Николай.
Петя Клацан показал ему кулак, проговорил с сердцем:
– Куда тебя заносит сегодня?
И добавил, подсаживаясь поближе к старику:
– Все равно ведь дурака валять, пока не обсохнем.
Старик усмехнулся:
– Добро, поваляем дурака… за синими морями.
Помолчал, вернулся к прерванному повествованию:
– Ну, значит, получили приказ, дождались темноты, подобрались поближе к мосту, залегли в кустах по-над берегом, слушаем…
– Чего слушаете-то? – придвинулся Алеха.
– Дак это… Немца, такое дело, слушаем. Немец на другом берегу засел да и хлобыщет из минометов в нашу сторону. Без прицельности, наугад, но аккуратно по часам: десять минут отсчитает – залп, десять минут отсчитает – залп… Не знаю, как у кого, а у меня все захолодало внутрях: не приходилось еще под минами робить…
Да ведь сколь не слушай, а начинать надо. Ну, командир наш, Кобзев ему фамилия была, толкует: «Вот что, казаки, – это он для бодрости казаками нас навеличивал,- вот что, казаки, работа у нас шумливая, без стуку не обходится, и потому думаю, самое время топорами тюкать, когда немец себе уши своими выстрелами заглушает».
И, такое дело, пополз к мосту. И все за ним. А я… лежу. Лежу, будто гора на мне…
– Как это лежишь? – почему-то шепотом спросил Алеха.
– Сробел, стало быть! Первый же раз под мины шел…
Николай, хочешь не хочешь, прислушивался к рассказу старика и сейчас, представив себе, как все поползли, несмотря на обстрел, в ночную неизвестность, возможно, навстречу смерти, – все двинулись, а
