Прыткий, длинноногий, Саша ломил по кустам так, будто ходьба без дорог была в удовольствие. Инженер уступал в росте, да и вообще бессмысленные гонки всегда выводили из себя, он не сдержал раздражения:
– Вечные у тебя фантазии!
– Так ведь дело какое, Эдуард Антоныч, – остановился наконец тот,- не просто здесь…
– Что не просто?
– Человек этот, – Саша кивнул в сторону костра.
Принялся рассказывать, как утром, когда затемно еще
отряд ехал с базы на трассу, сгрудившись в обтянутом брезентом кузове грузовика, новичок, оказавшийся рядом с Сашей, начал расспрашивать об инженере – тот ехал в кабине, – как, дескать, зовут- величают, откуда родом; Саша ответил, ясное дело: почему не удовлетворить законное любопытство нового в отряде человека?
– А потом, когда я сказал, что детство вы провели в Могилеве, где, кстати, вас застала война, он переспросил: «В Могилеве?» Странно как-то переспросил. Тут я чиркнул спичку, чтобы прикурить, глянул па него, а он сам не свой сделался: лицо посерело, а глаза… Ну, как у волка, когда его флажками обложат.
– Ай-ай-ай,- улыбнулся инженер, растирая ладонями настывшее лицо. – А тигров тебе не приходилось обкладывать?
Саша качнул укоризненно головой:
– Эдуа-ард Антоныч!
– Хорошо, хорошо, я весь – внимание.
– Как на место давеча приехали и вы с пикетажистами ушли по трассе, мы тоже за свое, конечно, дело принялись. И он с нами, это самое. Только поработал, поработал – вид подает: вроде живот схватило. Ну, и в этот, конечно, колок. А я, поскольку заподозревал неладное – следом. Гляжу, он в колке и задерживаться не стал, прямиком- в согру. Я кричать, звать – вроде не слышит. Верником, убежать намерился. А тут и угодил в трясину. Ее снегом припорошило, не разглядеть – он и угодил…
– Гм,- произнес инженер,- н-да.
Возвратились на поляну. Пострадавший уже начал
одеваться: брюки успели подсохнуть. Оставалось досушить портянки и валенки.
– Как чувствуете себя? – поинтересовался у пего инженер и добавил, извиняясь: – Простите, не запомнил вашу фамилию.
– Сапрыкин я, – глухо отозвался новичок, не поднимая головы. – Вы не цацкайтесь со мной, идите, работайте, я догоню по следам.
– Да, пожалуй, – согласился инженер.
Снял полушубок, раскинул у костра.
– Перебирайтесь на него, – сказал Сапрыкину, – пусть ребята свои забирают.
Оглядел парней, подмигнул Саше:
– Выходите на трассу, я побуду – помогу Сапрыкину досушиться… Топор оставьте, надо еще дров подрубить.
Парни молча оделись, собрали инструмент. Саша еще потоптался возле костра – ему явно не хотелось уходить, – но инженер недвусмысленно кивнул в сторону трассы, и старший техник пошагал вслед за остальными.
Инженер взял топор, отошел к дальнему концу валежины, служившей сиденьем. Ствол оказался наполовину сгнившим, инженер отрубил без больших усилий порядочный кусок, вернулся с ним к костру, положил на раскаленные угли. Костер поперхнулся, окутался дымом.
– Ничего, сейчас разгорится, – пообещал, отправляясь за новой чуркой.
Уже начав тюкать топором, оглянулся – что там с костром? – и невольно обратил внимание, как Сапрыкин, державший над жаром валенки, вскинул, уклоняясь от струи дыма, голову и смешно сморщил нос.
Нос… Инженеру вдруг показалось, будто Сапрыкин не просто сморщил его, а свел глаза к переносице, ловя в фокус самый кончик носа. Как бы проверяя, все ли на этом самом кончике в норме. Мгновенное, почти неуловимое движение, этакий машинальный импульс, но инженер ухватил его.
В самом деле ухватил или это лишь показалось ему?
У инженера сбилось сердце, зачастило, барахтаясь в мгновенно прихлынувшей волне воспоминаний. Лишь одного человека с такой странной причудой – ловить глазами собственный нос – встречал он в своей жизни.
Опустив в снег топор, распрямился и, уставясь на Сапрыкина, медленно, точно во сне, двинулся к костру.
Отец ушел на фронт при первых сполохах. Дома остались мать, шестилетняя Люська и он, Эдик. Ему выстукивал двенадцатый год.
Над городом все чаще ревели чужие самолеты. Со стороны Минска и Бобруйска отчетливо доносился гул орудий.
Всего неделя какая-то минула от начала войны, когда немцы подступили и к Могилеву. Снаряды стали рваться па улицах, на железнодорожных путях. Небо заволокло дымом пожарищ.
Началась спешная вывозка заводов и той части населения, какая непосредственно была связана с оборудованием. Для остальных просто не хватало составов. Пока, во всяком случае.
Город оборонялся как мог. Всех, кто был способен держать лопату, мобилизовали на рытье окопов.
Мать сперва ходила на окопы одна, после стала брать их с Люськой. Не потому, что могли принять участие в общем труде, – боялась кидать без присмотра.
В один из дней вернулись домой – квартира, точно после прямого попадания бомбы: шкафы и чемоданы вывернуты, вещи разбросаны по полу.
Мать не столько расстроилась, сколько удивилась:
– Не понимаю, на что у нас позарились?
Стали смотреть – ничего как будто не пропало, все нехитрое имущество вроде бы цело. По крайней мере, на первый взгляд.
Только принялись наводить порядок, на пороге – гость, молодой подтянутый военный. Из командиров: на петлицах – по две шпалы.
– Майор Захаров, – щелкнул он перед матерью начищенными каблуками. – Из одной части с вашим мужем… Если, конечно, я не ошибся адресом и вы – жена подполковника Крицина?
Мать молча кивнула, глядя на нежданного гостя с тревожным вопросом на лице.
– Нет, нет, дорогая Галина Алексеевна, – поспешил успокоить майор, – я не поставщик черных вестей: Антон Сидорович благополучен, все в порядке. Меня просто послали сюда на несколько дней, чтобы организовать эвакуацию семей командного состава.
Увидел царивший в квартире беспорядок, вскинулся сочувственно:
– Это что же такое у вас тут? Неужели пытались ограбить?
– Да вот и мы с детьми ничего не можем понять.
– Самое удивительное, что все, кажется, цело, а тем не менее что-то, как видно, искали, дом перевернут вверх дном.
– Действительно странно, – пожал плечами гость, снимая фуражку.
На его чисто выбритом лице выделялись маленькие усики и нависший над ними крупный нос. Озабоченно наморщив его, майор вынес на середину комнаты стул, расположился, выстукал носком начищенного сапога замысловатую дробь.
– Действительно странно, – повторил с сочувственным раздумьем.
Закурил, пустил к потолку колечко дыма, вскинул голову, наблюдая за ним. Потом свел глаза к переносице и внимательно посмотрел на кончик носа. Собственного носа.
Это было столь необычно и так интересно, что наблюдавший за майором Эдик тут же, не откладывая, попытался повторить изумивший его фокус. Однако без тренировки такое оказалось весьма трудным делом, кончик носа расплывался, исчезал из поля зрения. Эдик даже почувствовал ломоту в висках.
– Мама, мамочка, – прыснула Люська, – погляди на Эдьку!
Эдик спохватился, прекратил упражнения.
