ее.
А длина гона? В центральной полосе страны, например, гон на 250 метров считается уже хорошим. А тут? Какую тут лучше установить длину гона? Ведь от нее зависит количество холостых переездов трактора на поворотах, а значит, и потери времени и лишний расход горючего. Может, километр взять? Или два? А что, если пять?..
А когда сев начинать? Раньше, например, старики начало сева весьма просто определяли: выйдет утром на поле, спустит портки, усядется голым местом на пашню и если «отче наш» два раза успеет пробормотать – не вскочит от холода, значит, можно сеять.
А на какую глубину семена заделывать? Где на целине та золотая середина, отклонение от которой как в одну, так и в другую сторону чревато неприятными последствиями? Если взять выше середины, семена могут не взойти из-за недостатка влаги (верхний слой быстро высыхает), если слишком углубиться, ростки, чего доброго, не пробьются сквозь мелкоструктурную почву.
А как? А когда? А сколько? А почему?..
Посоветовавшись с Витковским, Франк нарезал 400 гектаров под так называемое опытное поле. Привели на поле пять тракторов, выделили им пять полосок, и каждый тракторист вспахал свою полоску на заданную ему глубину: один – на глубину 15 сантиметров, другой – 18, третий – 22 и так далее.
А потом стали смотреть, сравнивать, обсуждать, советоваться, спорить, доказывать, снова сравнивать, пока не пришли к общему мнению: надо взять за основу глубину 25 сантиметров, причем пахать с оборотом пласта. После этого собрали всех совхозных трактористов, показали каждому 25-сантиметровую борозду, каждый после этого сел на трактор и вспахал для практики по одному-два гектара.
И тогда уже запустили тракторы на весь целинный массив.
Подняли 58 тысяч гектаров.
Но под посев взяли только три тысячи гектаров. На пробу. Разбили на несколько участков и на каждом участке семена заделали на различную глубину. И колышки вбили – колышки с дощечками, на которых указано, какие семена, какая глубина заделки, когда производился посев.
И стали ждать, что принесет целина. Конечно, не сложа руки ждать – дел в совхозе было хоть отбавляй: жилье надо строить, мастерские, электростанцию, склады зерновые, гараж, решать проблему снабжения водой, регистрировать браки, гулять на свадьбах, организовывать детские ясли – словом, обживаться.
Но за всеми этими делами Франк ни на один день не забывал о пробном посеве, ни одного дня не пропускал, чтобы не побывать в поле, не постоять возле каждого колышка.
– Примечай, Павел Антонович, – говорил он Витковскому,- где лучше всходы будут, чтоб потом у нас с тобой разногласий не было.
И смеялся.
Смеялся, пока не понял, что урожая не дождаться ни на одном участке: солнце жгло, а дождя не предвиделось. И хотя ясно было, что пробный посев съедается засухой, какой не знавали в этих местах последние восемьдесят лет, кое-кто засомневался: а может, вообще вся эта затея с целиной обречена на провал?
Пришла осень. Начали уборку. Франк бегал от комбайна к комбайну и уговаривал:
– Наберите мне хоть одну машину зерна, хотя бы одну, чтобы отправить на станцию, а то мы все возим, возим, все выгружаем, все к себе и к себе, а ничего не вывозим, ничего – от себя.
Одну машину набрали. С третьего участка. Франк выдернул колышек с дощечкой, что стоял на этом участке, увез к себе в кабинет, приколотил к торцу стола, чтобы все видели.
– Вот так будем сеять на будущий год на всем массиве…
И посеяли.
Шестьдесят две тысячи гектаров.
А дождя опять нет. Опять солнце. Опять шепот поза углами: зряшная, видать, затея – эта целина.
Ночью один раз возвращались директор и парторг с дальних полевых станов, Франк вдруг говорит водителю:
– Степан Семенович, останови, пожалуйста, машину.
Россохин остановил. Франк вышел, походил по дороге взад-вперед, зовет Витковского и Россохина:
– Довольно вам в машине сидеть, дождь прозеваете.
– Дождь?
– Вот именно. Сейчас начнется…
И в самом деле начался дождь. Обильный и теплый. Франк стоял возле машины, вскинув голову, подставив лицо под дождевые струи, и плакал.
– Теперь будем с хлебом.
…Осенью совхоз собрал с целинного массива 4 600 000 пудов пшеницы.
Декабрь замордовал степь злыми буранами. Они буйствовали по нескольку суток подряд, и люди порою не в силах были отличить дня от ночи.
В разгар очередного такого буранного разгула Франку позвонил секретарь Кустанайского обкома партии.
– По решению бюро обкома очередную группу добровольцев направляем в ваш совхоз.
– Ну, наконец-то, – обрадовался Франк. – Пусть поскорее едут, встретим с оркестром.
– Оркестр – это неплохо, а вот на чем вы их со станции повезете? Триста пятьдесят человек все- таки.
– На грузовиках. У нас уже давно на этот случай подготовлена колонна машин с кузовами, обтянутыми брезентом.
Франк говорил правду: в ожидании молодых целинников в совхозе подготовили и автомашины, и торжественные речи, и меню праздничного ужина, и даже оркестр.
И только одного не учли – бурана.
…Машины начали застревать в сугробах, едва отъехали от совхозной усадьбы. Франк послал в совхоз за трактором, трактор пришел, вытянул одну, вторую, третью машины, отошел к четвертой, а эти уже снова успели завязнуть.
Бились часа два. В конце концов Франк плюнул, приказал шоферам выбираться обратно в совхоз, а сам пешком, увязая по колено в снегу, отправился на станцию.
И вовремя: пробившись к железнодорожной насыпи, он увидел сквозь буранное месиво прибывающий па станцию поезд. Огромный снежный шлейф тянулся по шпалам вслед за вагонными колесами, а как только состав замер на месте, дракон взметнулся в небо и затем обрушился с высоты на беззащитные вагоны, у которых
теперь было отнято единственное средство самообороны – движение.
Франк расстегнул полушубок и, с трудом вскидывая облепленные снегом валенки, неуклюже побежал по шпалам. Издали он увидел, как из маленького домика, построенного в свое время для дежурного по разъезду, а теперь вместившего весь аппарат станционных работников, вышел высокий человек в железнодорожной шинели и как тотчас вокруг него сгрудились выскочившие из вагонов пассажиры.
– Селецкий, – закричал Франк высокому. – Владимир Андреевич!
Но разве можно было перекричать этот чертов буран! Пришлось бежать до самого домика.
– Сидите, товарищи, спокойно в вагонах и ждите моего сигнала, – услышал директор совхоза слова Селецкого, подбегая к толпе. – Машины из совхоза вот-вот подойдут, а тогда и начнем выгрузку. А так куда мне вас девать? Ни вокзала у нас пока, ни гостиницы, да и сами живем еще в вагончиках.
Тут Селецкий увидел Франка.
– Ну, что я вам говорил: они уже прибыли!
– Прибыл я один, – прохрипел Франк. – Пешком… Едва-едва…
Селецкий все понял, раздвинул круг, оглядел ноги столпившихся ребят: валенки или хотя бы сапоги отсутствовали, все были обуты в узконосые ботиночки, куда нога с трудом втискивается в тоненьком шелковом носочке.
– Что, у вас все в таком виде целину обживать приехали?
