– Нет, товарищ уполномоченный, рано, нужно денек подождать.
Вежливо так ответила, уважительно, вроде бы советуясь, и он согласился: ладно, денек можно и подождать.
Но прошел день, он – к Гале, она – свое:
Нет, рано, нужно еще денек подождать.
И снова – так же вежливо, уважительно, и он снова согласился: хорошо, подождем.
Минул и этот день, он – к Гале, она – свое:
– Нет, не время еще.
Опять вежливо, опять уважительно, однако он на этот раз не поддался – нашел нужным проявить свою власть.
– Хватит тянуть, давайте команду, пусть начинают убирать.
А она:
– Нет, подождем: не дошел хлеб, зеленый еще.
И снова вежливо, уважительно, только уже с явной твердостью в голосе.
Разговор происходил в поле, возле одного из тракторов.
К трактору уже давно была прицеплена жатка, бак давно заправлен под самую «завязку» горючим, вокруг с нетерпеливым видом прохаживался тракторист, которому не хватало для штурма колыхавшейся перед ним пшеничной стены лишь одного – приказа агронома.
– Вот что, – сказал уполномоченный, – я беру ответственность на себя: пусть товарищ заводит трактор и начинает уборку.
– Ваша ответственность пусть останется при вас: хлеб губить не позволю.
Теперь в ее голосе были только холодная вежливость и твердость, от уважительности не осталось и следа.
– Девчонка, – взорвался уполномоченный. – От горшка два вершка, а туда же – не позволю!.. А я как уполномоченный обкома партии приказываю, и не… и не…
Он захлебнулся словами, сплюнул в ожесточении, махнул рукой трактористу: заводи! Тракторист покосился на Галю, усмехнулся, полез в кабину.
Завести хорошо отрегулированный мотор – секундное дело: трактор взревел, окутался сизым облачком отработанного газа, качнулся словно бы в нерешительности, потом набычился и попер могучей грудью на пшеницу.
– Стой!
Девушка хотела крикнуть как можно громче, но голос подсекся, и слово упало, не долетев до тракториста.
Тогда Галя бросилась к трактору, обогнала и с маху упала перед гусеницами.
Оторопело взвизгнули тормоза, трактор замер па месте. Посеревший механик выпрыгнул из кабины, опрометью кинулся к девушке: она была в глубоком обмороке.
…В тот же вечер уполномоченный уехал из совхоза.
Галю с этого дня стали называть Галиной Сергеевной.
Два брата – Григорий и Федор Щербаковы – работали с Франком еще под Воронежем и сюда, на целину, приехали в числе первых.
Оба они – водители, и Франк посадил того и другого на водовозки – машины с цистернами, в которых надо было доставлять в совхоз воду со станции, из железнодорожной водонапорной башни.
Проработав с неделю, братья пришли к Франку, Григорий сказал:
– Не то…
– Не по нам, – подтвердил Федор. – Ехали целину поднимать, а тут…
Франк поглядел на одного, на другого.
– Садитесь, поговорим… Вот, скажем, буран – сутки, двое, трое, все позамело, машины застревают, даже тракторы не проходят, а водовозки братьев Щербаковых пробиваются и сквозь буран и сквозь снег, потому что восемьсот семей в совхозном поселке не могут остаться без воды. Как в таком случае назовут братьев Щербаковых? Героями. А героями на целине не всех подряд называют, сами знаете.
Остались Щербаковы на водовозках.
И действительно, не раз называли их потом люди героями,- и в осеннюю распутицу, и в зимние метельные дни, и в пятидесятиградусные морозы, – называли заслуженно: не было случая, чтобы хоть одна семья в совхозном поселке осталась без воды.
Работали Щербаковы, не считаясь со временем. И, конечно, хорошо зарабатывали. Деньги подкопились. А куда в совхозе деньги девать? Дом купить? Не нужен, квартира есть. «Волгу» купить? А куда на «Волге» в степи поедешь. Взять отпуск и промотать сбережения в столичных ресторанах? Не моты они, не так воспитаны.
Да деньги – не дурные какие-нибудь.
И решили братья уехать в свой Воронеж, там – все родственники, там и на жизнь садиться.
Пришли к директору – так и так.
– Эх, Гриша, – вздохнул Франк, – ведь мы с тобой самыми первыми на эту землю ступили. Да и Федор ненамного позже приехал. И ведь это для вас, в частности, народ советский изобрел высокое слово – целинники.
Григорий тоже вздохнул, однако не поколебался:
– Все одно – не то.
– Не по нам тут, – подтвердил Федор. – На жизнь будем на родине садиться.
– Насильно мил не будешь: уезжайте.
Прошло месяцев пять – письмо из Воронежа. На имя директора. Официально. От председателя месткома городского автотреста.
«Доводим до вашего сведения, что вы у себя в совхозе в целинном воспитываете сплошных летунов. Данное определение распространяется на Щербакова Григория и Щербакова Федора, которые, согласно представленным ими документам, работали прежде у вас. Мы приняли данных работников как людей, досадили на машины, обеспечили загрузкой, а они: не то, не по нам. Кочевряжились, кочевряжились и в конце концов сбежали.
Вот результат вашего воспитания, о чем и сообщаю».
Через два дня после того, как пришло письмо, приехали в совхоз Щербаковы. Явились к директору.
– Не то… – сказал Григорий.
– Не по нам Воронеж, – подтвердил Федор, – тянет обратно на целину – и хоть ты что.
И оба в голос:
– Примете?
Прогонишь разве таких?
Григорий попросил:
– Если можно, обратно на водовозки нас, на другую работу не хотелось бы.
– Не по нам, – подтвердил Федор.
В тракторной бригаде Григория Барбашина пожар случился.
На стане. Днем.
Кроме самого бригадира, который ремонтировал трактор, да поварихи, никого не было: пахота.
Пожар начался от углей, которые повариха выгребла вместе с золой из печки. Загорелась земля, пропитанная бензином.
Огонь побежал, побежал по земле и охватил кольцом бочки с горючим – тридцать бочек по двести килограммов бензина в каждой.
Увидела первой сама же повариха, закричала не своим голосом. Барбашин выполз из-под трактора,
