– Не боги, верно. Можно попробовать. Только возьмем с испытательным стажем. На месяц. Не справишься – уволим. Согласен?
Он спрашивал, я думаю, в надежде, что благоразумие у меня возьмет верх. Ему ведь не было известно, как похвалил мои два абзаца Коптелов.
– Все на летучку! Гармошки с собой!
Никакой гармошки у меня не было, отправился налегке, прихватив на всякий случай чистый блокнот. Но и остальные сотрудники редакции, собравшиеся в кабинете Филиппова, тоже не имели при себе ни гармошек, ни баянов, каждый держал в руках лишь по толстой папке.
Я толкнул локтем Яшу Симонова:
– Где же гармошки?
Яша -поглядел на меня с жалостливым выражением на лице: ах, серость!
Он был матерым газетным волком, Яша Симонов, у него за плечами, кроме блестяще пройденного испытательного стажа, насчитывалось уже целых два месяца профессиональной журналистской работы.
– Гармошкой у нас, газетчиков, называется вот это,- показал Яша папку со сдвоенным, наподобие меха, корешком; в папке хранились длинные полоски бумаги с оттиснутыми на них типографским шрифтом столбцами корреспонденций.
Тем временем началось совещание.
– Что мы имеем? – возгласил редактор, оглядывая собравшихся. – Мы имеем почти совершенно готовые внутренние полосы. Только на второй надо поставить манжетку, а на третьей не хватает двух чичирок. В гармошке у Симонова, я вижу, изрядный запас гранок, уверен, есть и мелочевка.
– Вам все кажется, что Симонов не вышел из детсадовского возраста и по-прежнему гонит чичирки, – проворчал Яша, принимаясь тем не менее перебирать оттиски. – Вот видите, именно мелочевки и нет!
– Значит, надо в темпе сделать!
– Ну, если надо…
Совещание продолжалось. В разговор вступил ответ-секретарь:
– На третьей полосе еще шапку заменить бы, – сказал в раздумье. – Не очень, как мне кажется, доходчивая шапка.
– Да, шапку следует заменить, – согласился редактор. – А на второй мне, откровенно говоря, не очень нравится верстка: зачем потребовалось втискивать Симонова в сапог, разве не лучше было предоставить в его распоряжение подвал? Тогда и хвост не пришлось бы парню отрезать.
– Симонов сам на сапог согласился.
– Под давлением, – вздохнул Яша. – Вы надавите, так и на верхушку согласишься.
Редактор постучал карандашом:
– Хорошо, не будем препираться… Чичирки наберите светлым петитом, манжетку – боргесом. И разгоните ее шпонами, чтоб воздух был… Что у нас в наличии на четвертую полосу?..
Я чувствовал себя дремучим дикарем, оказавшимся в кругу высокоцивилизованных марсиан, которые запросто отрезают друг у друга хвосты, втискивают один другого в сапоги, добывают с помощью неведомых шпон воздух, набирают светлым петитом чичирки и заменяют не очень доходчивые шапки.
Заканчивая летучку, редактор призвал:
– Больше внимательности, товарищи: корректоры то и дело вылавливают вслед за нами блох.
Ну, граждане марсиане, чего-чего, а такой антисанитарии от вас не ожидал.
Каково бедным корректорам!
Стрелочник прислал в газету письмо – кипу тетрадных страничек, исхлестанных гневными, убегающими книзу строчками.
– Десяток, – сказал редактор, передавая их мне. – Во всяком случае, не больше пятнадцати.
– Чего – десяток?
– Сократи до десяти-пятнадцати строк. Оставь самый смысл, квинтэссенцию. И учти: идет в номер.
Разговор происходит утром, во время летучки. В конце дня, окончательно остановившись на сто шестом
варианте и перепечатав его на машинке, принес письмо редактору.
– Все, – заявил тоном Александра Македонского. – Можно подписывать в набор.
Иван Николаевич несколько раз перечитал заметку, посмотрел зачем-то на оборотную сторону листка, спросил с искренним недоумением:
– Послушай, о чем ты тут хотел сказать?
– Да не я – стрелочник же пишет…
– Действительно, материал авторский, как мы говорим. И какую мысль намерен был выразить автор?
– Ну, как же, – закричал я, – очень же все просто: на станцию не подвезли керосина, поэтому нечем заправлять стрелочные фонари. Это угрожает безопасности движения поездов.
– Вот теперь понятно. Действительно, все очень просто.
Поглядел на меня с усмешкой.
– У тебя как завтра со временем?
– От вас зависит, – пожал я плечами.
– Тогда вот что сделаем: вывесим номер с этим материалом на стенде, а тебя поставим возле, и ты всем читателям будешь разъяснять, о чем твой бедный стрелочник вознамерился поведать общественности.
И вернул письмо – с тем, чтобы я подготовил к печати новый вариант.
На этом, сто седьмом по счету варианте, и остановились. Письмо заняло в газете шесть строк. Шесть строк вместе с подписью автора. И все в нем было теперь понятно.
Но редактор не знал, что дома, ночью, во сне я сочинил еще восемьсот девяносто четыре варианта, и все лучше того, который опубликовали.
Газетчики – удивительная нация: со своими законами, нравами, обычаями и, конечно, со своим языком, словарный фонд которого представляется новичку непроходимой чащобой.
А ведь я пришел не просто в газету, но в газету железнодорожную, и на меня, кроме «петитов», «чичирок», «шпон», «манжеток», низвергнулся еще водопад транспортных терминов, сокращений, жаргонных словечек.
Первым моим педагогом на этом поприще стал Яша Симонов. Собираясь в командировку, предложил:
– Хочешь, поговорю с редактором, чтобы отпустил со мной?
– Еще бы не хотеть!
– Тогда лети на станцию, найди контору путейского околотка и спроси дорожного мастера Андреева: пусть выделит самый быстроходный модерон.
Нет, конечно, я и вида не подал, что не имею о модероне ни малейшего понятия, только позволил себе спросить:
– Разве не на поезде поедем?
Яша вздохнул:
– Что мы имеем на дворе? Мы имеем на дворе лето. А какой уважающий себя журналист ездит летом на поезде!
Больше вопросов не возникло. Я кинулся на станцию, а Яша взял на себя труд разыскать с помощью
