– Но жизнь под одной крышей с Миэко Тогано не может не оказывать на Ясуко особого влияния. Хотя, с другой стороны, таких умных и образованных женщин, как Ясуко, очень мало, а если добавить к этому фантастическую чувственность, то и вовсе по пальцам перечесть можно, – вздохнул Микамэ.
– Мне кажется, ее чувственность исходит от Миэко. Отношения этих двух дамочек кажутся мне весьма подозрительными.
– Хочешь сказать, они любовницы? Лесбиянки? Хмм, очень сомневаюсь. – Микамэ скептически покачал головой.
– Забудь об этом, – махнул рукой Ибуки. – Я тебе кое-что другое сказать хочу. В «Мыслях о Священной обители на равнине», том самом эссе, которое написала Миэко, говорится, что госпожа Рокудзё и не думала мстить женам и любовницам Гэндзи – она вроде бы даже силилась подавить свои сверхъестественные способности, но ее дух вырывался наружу и нападал на обидчиц против ее желания. Насколько я могу судить, в японском фольклоре то же самое, слово в слово, говорится о духе собаки и духе змеи. Никаких злых намерений, ни малейшего желания причинить кому-то вред. Просто так случается, что всякий раз, когда человек со скрытым колдовским даром испытывает невероятную любовь, ненависть или просто страсть к кому-то, того, другого, валит с ног лихорадка, он кричит во сне или проявляет другие признаки страдания. Причем виновник всего этого даже не подозревает о происходящем. Превосходный пример того, как один человек может влиять на другого на уровне подсознания.
– Полагаешь, Миэко Тогано обладает подобной силой и может оказывать влияние на людей – зачаровывать их? Думаешь, именно этим и объясняется ее симпатия к госпоже Рокудзё?
– По правде говоря, до того, как прочел это эссе, я считал Миэко обыкновенной дамой высшего света, одной из тех, которые любят поиграть в поэзию. Но если эта работа действительно принадлежит ее перу, то надо признать – я потрясен. Понять не могу, почему эссе не переиздали. Может, она в свое время просто одолжила свое имя другому автору?
– Мне эта мысль тоже в голову приходила. Но когда я высказал ее Ясуко, она категорически отвергла мое предложение. Утверждает, что это личная работа Миэко.
– Ясуко? Когда ты с ней виделся? Ты вроде бы упоминал, что она перестала посещать твои лекции. Только не говори, что между вами что-то происходит! – Несмотря на эти слова, Микамэ явно не подозревал о запутанных отношениях между Ибуки и Ясуко. Более того, он даже представить себе такого не мог. Ибуки же счел себя не вправе открыть ему правду и попытался уклониться от прямого ответа:
– Ты же сам на поминках по Акио упомянул, что дал почитать мне эссе, так? Миэко послала ее узнать мое мнение. Вот она и приходила ко мне на днях.
Микамэ посерьезнел.
– Как ты думаешь, если я сделаю Ясуко предложение, она согласится выйти за меня?
– Не знаю. Это ее надо спросить. Но если я не ошибаюсь, Миэко не собирается отпускать ее от себя. И не только из эгоизма, здесь что-то еще кроется, какие-то более глубокие связи и силы не дают им расстаться. – Мысли Ибуки вернулись к тому снежному вечеру в старой гостиной дома Тогано, когда ему показалось, что в отношениях между Миэко и Ясуко сквозит что-то неприятное, какая-то звериная привязанность; и ему вдруг пришло на ум сравнение с паутиной. И вслед за тем в этой мягкой, лилейной паутине возникло прекрасное лицо Харумэ.
Не успел Ибуки шагнуть за вращающиеся двери отеля, как северный ветер тут же накинулся на него, ударил в лицо, заставил съежиться и выдавил на лице гримасу. На протяжении всего ужина в кафе-гриль на первом этаже Микамэ без умолку болтал о своем намерении сделать Ясуко предложение, но потом, когда они вышли в фойе, его внимание привлекла молодая женщина с крашеными рыжими волосами, в норковом манто, стоявшая в весьма эффектной позе – как модель или, может, танцовщица. Дамочка бросила на него откровенно призывный взгляд.
– Ты рано! – воскликнул Микамэ, принимая у нее из рук фотоаппарат. – Мы на днях были в Хаконэ, – пояснил он Ибуки, – и я забыл забрать у нее вот это.
Подгоняемый ледяным ветром, Ибуки поспешил по направлению к железнодорожной станции. Однажды он сказал Ясуко, что у Микамэ хороший вкус в отношении женщин, но эта, сегодняшняя, была слишком уж яркой. И под всем этим показным блеском чувствовалась внутренняя сухость – непрочность, как будто у нее суставы хрустят.
В тот вечер, после банкета, ему даже за руку Ясуко подержать не удалось. «В подобных обстоятельствах мужчине не дозволено выказывать свое недовольство», – с горечью подумал он. Но его волновало другое – с тех самых пор от Ясуко не было ни слуху ни духу. Если принять во внимание, что он у нее первый со дня смерти Акио, она должна была бы испытывать к нему большее притяжение. И хотя наедине, во время их нечастых свиданий, Ясуко страстно льнула к нему, стоило им расстаться, и она даже попыток не делала снова встретиться. Подобное поведение не свойственно честным вдовам высоких моральных устоев, даже наоборот – так повела бы себя многоопытная проститутка, которая годами оттачивала свое мастерство.
Ясуко всецело принадлежала Акио и теперь, с помощью Миэко, заново училась женским премудростям.
Но почему, почему тот выкидыш в начале супружеской жизни и гибель единственного сына никоим образом не отразились на внешности Миэко? Где же печать скорби на ее лице?
В этот самый момент Ибуки неожиданно осознал: несмотря на частые встречи с Миэко, он не в состоянии четко представить себе ее лицо. Отчасти так получилось из-за того, что он никогда не виделся с ней один на один, рядом всегда была Ясуко, и именно она привлекала его внимание; все же в памяти его не отпечаталось ничего, кроме бледного изящного образа. Лицо это походило на маску Но, но впечатление создавало еще более туманное и ускользающее. Миэко же простой человек, она должна и улыбаться, и хмуриться, как все остальные, но, сколько Ибуки ни силился, он не мог припомнить, как лицо ее приходит в движение и оживает. Оказаться жертвой любовницы мужа, из-за которой она ни много ни мало потеряла ребенка, а потом покорно остаться с этим мужчиной и все-таки родить ему наследника – подобную слабость духа ни одна современная женщина не одобрила бы. Нельзя ли в этом случае сказать, что Миэко твердо следовала понятиям феодального кодекса о женской добродетели? Но как ни старался Ибуки сравнить Миэко с Осан или Осоно из пьес Бунраку[38], женщинами, которые выбрали для себя подчинение, не мог ощутить вокруг нее священного ореола самопожертвования.
И все же подобное слабоволие или даже глупость никак не вязались с красотой и богатством ее поэтических творений. И еще меньше – с живостью и точностью прозы в «Мыслях о Священной обители на равнине». Как же с ними-то быть?
Фактически, эссе гораздо больше поразило Ясуко, чем его или Микамэ; она сказала, что ни разу не натыкалась на копию этого произведения в доме Тогано и, конечно же, Миэко никогда не заводила с ней разговор о своей давней работе. На высказанное им однажды предположение, что именно эссе Миэко подтолкнуло Акио к изучению одержимости духами, Ясуко заявила, что муж ее умер в полном неведении о его существовании.
Значит, сердце Миэко хранит не меньше тайн, чем, по выражению самой Ясуко, ночной сад: каждый ее жест наполнял пространство сладостным ароматом невидимых глазу бутонов. С тех самых пор, как Ибуки впервые услышал от Ясуко это сравнение, его не переставало преследовать выражение «цветы мрака» – строчка из прочитанного когда-то китайского стихотворения эпохи Тан. Среди цветов, источающих аромат во мраке ночи, маячило не только лицо Миэко, но и образ Ясуко… да, и еще Харумэ.
Воротник пальто не мог прикрыть его щек, и ветер нещадно впивался в них своими ледяными зубками. Стоя на платформе, он поглядел вверх и прямо над циферблатом часов, которые приметил из окна гостиницы, увидел луну, сверкавшую в небе, словно осколок льда.
Во время новогодних каникул Ибуки отправился в Ито, прихватив с собой незаконченную рукопись книги, которую его издатель давно уже просил завершить. Связь с Ясуко проделала довольно большую брешь в его кошельке, но он намеревался заплатить любую цену, лишь бы исследовать неизведанные глубины ее сердца. Однако, несмотря на свои обещания, Ясуко так и не появилась в снятом им домике.
Возвращаясь к семье, Ибуки тщетно пытался скрыть раздражение и депрессию под напускным безразличием, и лишь заметив припаркованный у своего дома «хиллман» Микамэ, смог вздохнуть с облегчением человека, который чуть не свалился в пропасть.
