— Точно не знаю, она это не афишировала. Марина была немного суеверной и боялась говорить о своих планах заранее — чтоб не сглазить. Поэтому ходили разные слухи: якобы она собиралась навестить эмигрантскую родню, или подлечиться, или сделать пластическую операцию. А вот Евгения утверждала, что Марину пригласили туда преподавать в школе искусств.
— А ты не проверял эти сведения?
— Зачем? Разве это так важно? И, потом, пойми: я не могу открыто интересоваться жизнью Марины, это даст лишний повод для сплетен. Потому ведь я и позвал тебя, чтобы никто не догадался о моем участии.
— Значит, ты немного можешь рассказать о ее жизни в последние годы? Какие у нее были подруги, друзья, кто ее окружал — этого ты не знаешь?
— Боюсь, что нет. Об этом тебе лучше спросить у Лили Чубаровой. Она как была Марининой подругой в юности, так и осталась. А другие предавали, завистничали… Да она и сама не очень умела дружить.
— Марина жила в квартире одна?
— Да. Алеша уехал примерно за год до ее гибели. Домработницы у Марины в последнее время не было. Ну, а насчет ее приходящих мужей и бой-френдов я сведений не имею.
— Марина и Евгения Константиновна всегда жили на разных квартирах?
— Да, так им было удобней. У каждой — своя жизнь, свои дела. Марина тяготилась опекой. А Евгения до последнего времени была активной бабулей, вела общественную работу, давала уроки начинающим певицам. Но Марина ее часто навещала, они ведь жили в одном районе.
— Ясно. Еще последний вопрос. — Леонид помолчал, искоса и внимательно поглядывая на задумчиво-напряженное лицо Виктора. — Для чего тебе надо найти убийцу? Ты хочешь его обличить, покарать? Но тогда тебе придется выдать свое участие в этом расследовании.
— Тогда это можно будет сделать. — Голенищев сдвинул брови к переносице, и его серо-голубые глаза потемнели, словно налились свинцом. — Узнав правду, получив доказательства, я смогу открыто заявить, что так, мол, и так, Марину напрасно обвиняли, будто она… — Виктор замолчал, словно проглотив последние слова, и стал с преувеличенным старанием хлопотать возле камина.
Леонид тоже молчал, размышляя, что же в этом деле является главным для Виктора: забота о добром имени Марины или ненависть к убийце, отнявшем предмет его давно прошедшей, но, видимо, не забытой любви.
Глава четвертая
Юля Жигалина мельком взглянула на себя в зеркало витрины и осталась довольна своим внешним видом. Идеальная фигурка, стройные ножки — все прекрасно, хоть сейчас па подиум. Недаром все эти начинающие живописцы и ваятели накидываются па нее, как мухи на мед. Впрочем, теперь она уже вполне могла бы работать высокооплачиваемой натурщицей у маститых и даже знаменитых художников, но некогда и неохота к ним пробиваться. Ведь главное для нее — актерская профессия, а тратить свое время на позирование — слишком большое расточительство. И так львиная доля времени и сил уходит на обязанности домработницы Голенищевых. Но тут уж ничего не поделаешь, эта работа ее кормит, дает свой угол в Москве и много других преимуществ. Вот, например, даже эта модная и дорогая курточка — «с барского плеча», ее отдала Инга после того, как муж ей сказал, что в курточке у нее вульгарный вид. Такую вещь Юля не могла себе позволить на свою зарплату — для нее это уже излишество, когда имеется и плащ, и теплый пуховик. Но сейчас, сжимаясь под порывами пронизывающего осеннего ветра, Юля все-таки не желала утеплиться, выбрала эту красивую, хоть и холодную курточку, потому что сегодня хотелось выглядеть особенно экстравагантно, ведь она шла к своему любовнику для решительного объяснения.
Был конец октября, рано начинало темнеть. Свет фонарей дрожал в маленьких лужицах, которые Юля старательно обходила, чтобы не вымазать новые ботинки. Иногда ветер бросал ей под ноги пожухлые листья, иногда с деревьев падали холодные капли, и Юля досадливо отряхивалась. Почему-то сейчас ее раздражало буквально все: осенняя промозглость, толкотня вечно озабоченных прохожих, гудки и визг несущихся сплошным потоком машин, назойливое мелькание реклам. Юля, всегда так любившая суету столицы, внезапно почувствовала свою растерянность перед могучим холодным городом, в котором она так пламенно мечтала утвердиться. Первой ступенькой был дом Голенищевых, но в нем Юлю, естественно, хотели видеть только домработницей. Второй ступенькой оказалось знакомство и связь с Жоржем Фалиным, обещавшим сделать се театральной актрисой. До недавнего времени Юле казалось, что она уже прочно утвердилась на этой ступени, но вдруг, после возвращения Жоржа с летних гастролей, что-то стало ломаться. Второй месяц Фалин под разными предлогами избегал встреч с Юлей, перестал составлять ей протекцию для участия в маленьких эпизодах на сцене «Нового Глобуса». Девушка терялась в догадках, что было причиной внезапного охлаждения: новое увлечение Фалина или, может, клевета какой-нибудь злопыхательницы типа Эльвиры Бушуевой. Эта прима хоть и делает вид, что в упор не замечает Юлю, но наверняка ненавидит ее, как и всех, кто моложе, красивей, да, к тому же, нравится ее прежним мужьям и любовникам.
Сегодня Юля точно знала, что Жорж дома, потому что полчаса назад созвонилась с ним и заявила истерическим тоном, что устроит скандал в театре, если Фалин вновь попытается избежать объяснения.
Торопливо приближаясь к его дому, она едва ли не вслух произносила негодующий монолог: «Старый самовлюбленный дурак! Он воображает, небось, что я без него жить не могу, умираю от любви. Да если бы у меня была хоть какая-то возможность пробиться самостоятельно, без его помощи, — стала бы я ему звонить, унижаться! На кой черт он мне сдался, потасканный кобель? Но не могу же я всю жизнь прислуживать в доме у Голенищева, а в свободное время еще и раздеваться перед дружками его доченьки — благодетельницы моей Светочки. Нет уж, надо стиснуть зубы и все вытерпеть, лишь бы зацепиться за столичный театр. Иначе — прозябание, немногим лучшее, чем в родном Средневолжске. Или уж бросить совсем этого Жоржа и подумать о чем-то другом? Но в модельный бизнес Светланкина мама меня не пустит, а приличного замужества на горизонте не видно. И потом, положа руку на сердце, разве меня тянет к чему- то, кроме театра и кино? Значит, надо пойти на все, чтобы снова попасть под крыло к Жоржу».
Впрочем, в своем негодовании Юля немного обманывала себя. Нельзя сказать, что Жорж Фалин был ей совсем уж противен. Какое-то теплое чувство она к нему все-таки питала — конечно, не любовь, но смесь уважения, симпатии и благодарности.
Прежде, чем позвонить в дверь, Юля взглянула на себя в зеркальце: слава богу, ресницы не потекли от дождевых капель, да и вообще выглядит она на все сто. Что же этому старому козлу еще надо?
Жорж открыл дверь сразу, словно только и ждал ее звонка. Он был одет в растянутый спортивный костюм, неэстетично утолщавший еще довольно стройную, несмотря на полувековой возраст, фигуру актера. С шутливым поклоном пропустив Юлю вперед, он помог ей раздеться, но не обнял, а только взял под локоток и провел в гостиную. Юля чувствовала к нему почти ненависть, но вынуждена бьла это скрывать под маской простодушной радости.
— Наконец-то я опять у тебя дома! — воскликнула она, прокружившись по комнате и схватив Фалина за руку.
Он жестом остановил ее порыв и, указав гостье на диван, уселся в кресло. Юля с непонятным ей самой злорадством отметила, какие глубокие морщины пролегли по импозантному, породистому лицу актера, как портят его тяжелые мешки под глазами и землистый оттенок кожи. Наверное, опять был в запое. Об этом свидетельствовала и гора пустых бутылок, валявшихся в углу вперемешку со старыми газетами и консервными банками. Боже мой, и перед таким алкашом она вынуждена ломать комедию, притворяться влюбленной! Но ничего не поделаешь: этот деградирующий тип — все-таки очень известный и талантливый актер, имеющий за плечами и славу и связи в театральном мире.
— Что происходит, дорогой? — спросила Юля, растерянно уставившись своими большими зелеными глазами в подпухшие серые глаза Жоржа. — Я так больше не могу. Нет ничего хуже неопределенности. Мне надо знать, что ты ко мне чувствуешь. В конце концов, мы больше полугода с тобой встречались, были
