сегодня они, мы, а завтра? Если это нечто пойдет гулять по центру, по миру? Нет уж. Надо срочно искать «ноги» и отрывать их нафиг! Кстати о Стасе — ты не прав, старик. С ней надо поговорить, она в неадеквате, но пойми, ей серьезно досталось и, хуже нет устраивать косяки на свою сестру.
— Я почти уверен.
— Доказательства? Сроду не поверю, что Стаська что-то может выкинуть. Да она, как и любой из нас, скорее костьми ляжет, чем допустит неприятности для любого из группы, не то что сама их доставит. А что ты всякие подозрения кидаешь — тоже ясно почему. Граф покоя не дает. И кончай Николаю уши тереть: что ему сказал, сначала к себе примени. Тут я скорее с Николаем соглашусь — в Теофиле дело. Но опять же, подозревать не поговорив, не выяснив — подло.
— Согласен, — поднялся Чиж. — Я предлагаю выяснить, что к чему, а потом косить на кого-то.
Пеши подумал и нехотя кивнул.
— Для начала поговорим с Иваном.
— Потом с графом.
— Идет.
— Блин, а с чем вы бороться-то собрались?! — взвился Ян.
Мужчины уставились на него, соображая чтобы ответить. И ни у одного ответа не нашлось.
Теофил потер висок. В груди сердце билось, словно желало выскочить и страх сковывал все члены. Ведьма, самая настоящая ведьма перед ним, теперь он в том уверен. Ужас! В стан Богов прокрался враг, надел личину друга и что будет предсказать не сможет и звездочет.
Что делать графу? Должен помочь, но как?
Увещевания не помогали, разговора доброго не получалось — ведьма слушала, но на своем стояла: не знаю, не понимаю. И впервые он понял, отчего сжигают на кострах, спеша и в панике, таких как она. Он сам бы сжег, сейчас, здесь. Но что движет этим желанием? Отчаянье и страх, безысходность и незнание.
— Что мне сделать?…
Она не стала слушать, прочь пошла. Граф ринулся за ней:
— Постой!
И только прикоснуться хотел, развернуть к себе, схватив за плечи, получил удар, да настолько ощутимый, что отлетел к стене и замер, не понимая как можно так ударить, не обернувшись, не задев.
Ведьма!! — но крик остался в горле.
Стася поспешила к строю своей группы и была остановлена сержантом:
— Курсант пять дробь шестьдесят! Вы опоздали на пятнадцать минут.
— Я…
— Пятьдесят отжиманий. Пять дробь сорок и пять дробь двадцать — проследите, чтобы не отлынивал. Остальным: бегом ма-арш!
К Стасе подошли Тео и Стриж.
— Вперед, — ухмыльнулся последний.
Русанова сжала зубы и приняла упор. Начала отжиматься.
— Раз, два, три, — отсчитывал Тео, рождая желание дать ему в морду. Но именно это желание убило пробужденную в ней ненависть. Она поняла, что ее-то здесь и аккумулируют. Злость, агрессия, тотальный контроль и подчинение — постулаты воспитания будущих офицеров. Господи помилуй от такой армии! Нет, Стася не подчинится низким энергиям отрицательных эмоций, не станет питать атмосферу зла, как это делают другие курсанты. Пусть это даже ничего не изменит, но хоть поможет сохранить уважение к себе. А большей ей ничего не осталось. Потом, вернувшись, она сможет смотреть в глаза ребятам, не чувствуя себя предательницей, отступницей. Не притащит эту грязь, в которую окунулась по самую макушку.
И сетовать не на кого.
— Девятнадцать. Двадцать, двадцать один, — монотонно отсчитывал Тео.
Обычное задание.
Кап, — упала первая капля крови на покрытие, кап — вторая.
— Двадцать шесть, двадцать семь.
Обычное задание. Так надо.
Кап, кап, — кровь на пол.
И это тоже кому-то надо. И не зря, потому что зря и просто так ничего не бывает.
— Тридцать, тридцать один.
Чиж, милый, Чиж, если бы ты видел свой прототип!
Но нет, нет, и на это не стоит обращать внимания. Это ты, все равно ты, даже если другой.
Ей вспомнился древний как сам мир эксперимент по школьной программе, когда в один горшок с надписью «любимый», а в другой с надписью «дурак» посадили семена подсолнуха и поливали с этими же словами. «Любимый» подсолнечник вырос крепким, высоким, подобным маленькому солнышку, качество его семян было чрезвычайно высоким и сам он излучал волны гармонии, успокаивал и улучшал настроение, а второй вырос кривым, с жухлыми листьями, полупустыми семенами, и имел вялую адинамичную энергетику. Один притягивал, второй отталкивал. Но разве тот, кого изначально назвали «дураком» виноват в том, что вырос ненужным, хлипким, и каким вырос то и дарил?
Кап, кап, кап, — уже бежала кровь.
— Тридцать пять, тридцать шесть.
В такой атмосфере другим ты вырасти не мог. Нужно помочь тебе, нужно напомнить, что ты человек, а не скотина бездушная, с чужой головой на плечах.
Нужно помочь им всем. Нужно.
Кап, кап.
— Сорок один.
— Резвее! — ботинок Стрижа надавил на спину.
Стася с трудом выпрямилась.
Злость накапливалась, но не высовывалась. Она кипела как каша в кастрюле обособленно, в замкнутом узком пространстве и вот «крышка» слетела, но выпустив наружу злость, воля и вера изменили ее, превратив в разумное существо, способное отдавать отчет своим поступкам, и она не снесла окружающих, не навредила пойдя по обычной в этом мире схеме. Она помогла выстоять хозяйке.
Ботинок парня был скинут, и сделаны оставшиеся отжимания, а кровь остановилась.
Русанова поднялась и уставилась в глаза Тео:
— Все?
Тот почувствовал себя неуютно и поспешил отойти, буркнув что-то себе под нос.
Стася оттерла кровь и покосилась на Соню, что уже ретировался, догонял бегущих товарищей.
— Курсант пять дробь шестьдесят, особое приглашение?! — рявкнул сержант. Стася встала в строй бегущих.
Четырехчасовой бег по кругу ее окончательно доконал.
В столовую она ползла за всеми, не понимая того. Дилемма освежиться и покушать была мучительна для определения первоочередных приоритетов. И женщина пошла наповоду толпы.
В столовой образовалась очередь в два зала. Медленно продвигаясь к раздаче Стася, заметила, что курсанты сначала вставляют пластиковые картонки в паз коммуникатора и только потом набирают номера понравившихся блюд, получают подносы с пищей.
Опять карточки, — поняла она — не поняла где их брать, а уж подумать, что их отсутствие грозит отсутствием человека, как такового, не могла.
Она вообще мало понимала что-то в этой системе. Сам факт длинной, казалось бесконечной очереди, толкотня у раздачи, отпихивание стула из-под курсантов самими же курсантами, гогот и возможность кинуть хлеб в человека, помешать ему нормально покушать, принятие пищи в столпотворении, гуле, гаме, безобразном помещении, воспринималось как ирреальность, самая шизофреничная фантастика, автора которой можно было лишь пожалеть, как человека сугубо ущербного, обделенного, чем только можно
