— Этого еще не хватало, — проворчал Никита. Он подцепил ладонью горсть снега и, растерев разгоряченное лицо, отправился спать.
На его койке, с головой укрывшись одеялом, кто-то лежал. Никита быстро разделся и ткнул непрошеного гостя кулаком. Рука наткнулась на что-то мягкое и податливое.
— Это шинель, — прыснул Славка. Он открыл глаза и улыбнулся. — Я тебя таким образом спать уложил. Чтобы лейтенант не волновался.
— Спасибо, — сказал Никита, ныряя под одеяло.
— Как день рождения?
— На уровне.
— А кто она?
— Хорошая девчонка, старик, но я ее очень мало знаю. Слушай, — Никита приподнялся на локте, — я понимаю, что из-за женщины драться глупо, но бывают же такие нелепые ситуации… ну, в общем, когда тебя вынуждают.
— Из-за женщин, старик, одни лоси дерутся, — сказал Славка. — А что, тебе обещали морду набить?
— Да есть у некоторых такое желание.
— Ты мне завтра этого зверя покажи. Зачем?
— Прикину, какой величины ему намордник требуется.
— Спи, тигролов. — Никита бросил другу шинель — ночью в кубрике бывало холодновато — и, совсем как в детстве, подтянув к животу ноги, принялся считать. Досчитав до сорока двух, он уснул.
ГЛАВА VI
Алик Черепков выписался через неделю. Он разительно изменился: осунулся лицом и потускнел. Так тускнеют от долгого лежания в темноте старинные монеты. Его большие выразительные глаза, в которых раньше день и ночь светилась лукавая усмешка, словно погасли и смотрели на мир с настороженностью чем-то напуганного зверя. Но еще в большей мере изменилось его поведение. Шумный и вертлявый, как юла, не способный и часу прожить без шутки и анекдота, Алик стал молчалив, ходил словно неприкаянный, сторонился больших компаний и о чем-то все время напряженно думал, точно решал в уме уравнение с двумя неизвестными.
— У меня впечатление такое, — высказал свое предположение Славка, — что его в лазарете пыльным мешком по голове стукнули.
— Похоже, — согласился Никита. — Может, поговорить с ним по душам?
— Я пробовал, — сказал Славка, — ничего не вышло: он сбежал от меня в класс материальной части и до самого вечера копался в двигателе. Может, он решил училище год за два кончить?
Никита улыбнулся шутке друга, но про себя отметил, что доля правды в его словах есть. С таким усердием Алик еще не занимался. Приближалась весенняя сессия. Курсанты еще только начинали засучивать рукава, а Алик уже ухитрился сдать зачеты по высшей математике, теории полета и тактике. Причем все на «отлично». И это было странно — особым прилежанием Черепков никогда не отличался.
Говорят, тайны от объяснений тускнеют. Никита убедился в этом, когда Алик, не выдержав, наконец решил открыться ему. Как-то во время обеда к столу первокурсников подошел Виктор Одинцов, постоял, посмотрел, с каким завидным аппетитом Черепков наворачивал вторую миску щей — а поесть Алик любил, — и сказал, осклабившись:
— Для тебя, пожалуй, грузовой парашют надо готовить.
— Вот ты и позаботься. — Алик не удостоил собеседника даже взглядом.
— Напомни мне об этом. — Виктор подмигнул ребятам. — Послезавтра. Харитонов человек деликатный, думаю, не откажет.
— Опять прыжки? — встрепенулся Сережка.
— Есть такой слушок. Приятного аппетита. — Последнее относилось к Алику. Виктор щелкнул пальцами и ушел, демонстрируя свою крепкую, расслабленную в походке фигуру.
— Ну и личность! — Славка покачал головой. — За усы бы его.
— Спокойно, старик, — сказал Никита, — он их сам растеряет.
— Думаешь?
— Уверен. Если осторожней на поворотах не будет. — Никита повернулся к Алику, который сидел всегда с краю, но того и след простыл. — Куда он делся?
Слава недоуменно пожал плечами.
— Очередной заскок.
Вечером Никита заступил в наряд. После отбоя, когда все улеглись спать, он достал из тумбочки книгу и, хоть это и запрещалось, принялся читать. Около двенадцати в накинутой на голые плечи шинели в коридор выполз заспанный Славка. Сходил по своим делам, а когда вернулся, полюбопытствовал:
— Гранит науки или что-нибудь интересное?
— Про Малышева, — оторвавшись от книги, проговорил Никита.
— Про нашего командира эскдрильи?!
Никита кивнул.
— Знаешь, какой у него орден есть? Славка состроил кислую физиономию:
— Я, старик, все ордена знаю.
Никита торжественно, как маршальский жезл, выбросил вверх указательный палец.
— Высший знак отличия английского королевского воздушного флота — Бриллиантовый крест.
— Да ну! — выпучил глаза Славка.
— Вот тебе и «да ну»! — передразнил его Никита.
— Это ж за какие подвиги?
— Он командовал эскадрильей английских военных летчиков.
— На Севере?
— На Севере, — подтвердил Никита. — У Сафонова.
— Интересно, — сказал Славка, — а на вид такой домашний, с портфельчиком стареньким ходит и усами шевелит. Добродушный, как кот.
— Такому коту в воздухе лучше не попадаться — только шерсть полетит.
— Сколько у него сбитых самолетов?
— Двенадцать.
— А у Покрышкина?
— Иди спать, — зевнул Никита, зная слабость друга к этому прославленному летчику. О нем Слава мог говорить часами, и не дай бог, если эти рассказы кому-либо приходились не по душе…
— А тебе тоже пора, — сказал Слава, взглянув на часы. — Уже двенадцать. Тебя кто сменяет?
— Парашют.
— Будить?
— Буди, — сказал Никита, захлопывая книгу.
Черепков был мрачен, как средневековый замок. Никита передал ему повязку и хотел уже было идти спать, но, взглянув в последний момент Алику в глаза, уловил в них что-то такое, что заставило его остановиться. Он ухватил друга за локоть и, крепко встряхнув его, выдохнул:
— Старик, хватит дурака валять, выкладывай свои болячки.
Алик вытащил пачку «Примы».
— Ты же не курил! — удивился Никита.
— А-а! — Алик дрожащими пальцами размял сигарету, но, не найдя спичек, сломал ее и бросил в мусорный ящик. — Понимаешь… — Он на секунду замялся и вдруг бухнул: — Я ни разу в жизни не прыгал с
