— Плохо дело, старик. — Славка прикусил нижнюю губу и нахмурился. — Держался он хорошо, до самого последнего момента. Но когда Харитонов попросил его к люку… Жалкое это было зрелище. Алик впился в сиденье, как бульдог, намертво, так что пальцы посинели. И ни с места. Харитонов приказал его выкинуть. Коренев отказался, сказал, что это издевательство. Мы с Мишкой взяли его под руки, да где там… Он ничего не видел и не слышал.
— Где он сейчас?
— Прапорщик?
— Да на черта он мне нужен, твой прапорщик! — обозлился Никита. — Черепков!
— Внизу где-то.
— Постой за меня.
— Ты хочешь с ним поговорить?
— Я боюсь, что он наделает глупостей. — Никита передал Славе повязку и бросился на розыски Черепкова.
Около строевой части наткнулся на Харитонова. Он разговаривал с Храмовым. Никита прислушался.
— Так что с ним случилось? — спросил доктор.
— Дар речи потерял.
— И вы собираетесь…
— Списать! — отрезал Харитонов.
— Так сразу? — возразил доктор. — Парень-то, по-моему, стоящий.
— У каждого есть голос, но не каждому дано петь, — сухо ответил прапорщик и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
А в кубрике тем временем разгорелся ожесточенный спор, и начал его Сережка Бойцов, которому надоело гнетущее молчание товарищей.
— Ребята, — сказал он тихим напряженным голосом, — давайте будем честны друг перед другом.
— Что ты хочешь этим сказать? — приподнял голову Миша Джибладзе.
— Это трусость. Нам всем, в конце концов, было страшно…
— И ты предлагаешь его списать?
— Что ты всегда в крайности бросаешься! — вскипел Сережка. — Я просто констатирую факт. Ну, а если для справки… могу напомнить. В училище был конкурс. Желающих поступить хватало. Он занял чье-то место.
— В строю? — полюбопытствовал Коренев.
— Да. В строю, — зло отчеканил Бойцов. — Место более достойного…
— Быстр ты на руку, — медленно проговорил Миша. — Раз-два — и готово. А что ты о нем знаешь? И не только о нем, о каждом из нас?
— Тебя-то как на ладони вижу.
— Врешь! — Миша тяжело опустил кулак на тумбочку. — Еще в аэроклубе врач сказал мне: «Молодой человек, на звезды вам придется смотреть с земли».
— А ты мечтал их увидеть в полдень, — ехидно заметил Сережка.
— Мечтал, — сказал Миша. — Я притащил домой двухпудовую гирю, а через год пришел к этому же врачу. Он удивился…
И сказал, что ты на пути к звездам.
Миша зыркнул на Сережку глазами.
— И снова осечка. В военкомате не оказалось разнарядок в летные училища, и я загремел во флот… И вот только теперь… А ты — списать! Поговорить с человеком надо.
— Правильно, — одобрительно гаркнул Слава. Сережка, пристыженный, замолчал. Он был способный парень, и многое ему действительно далось сравнительно легко. Хороший спортсмен, он с отличием закончил десятилетку и прямо со школьной скамьи поступил в училище.
— Мальчики. — Слово взял спокойный и выдержанный Коренев. Леня говорил редко, но всегда по делу, и ребята прислушивались к его мнению. — Алик не трус, с ним что-то случилось. Я думаю, что это, скорее всего, шок. Ну, а в таких случаях клин клином вышибают.
В кубрик вбежал запыхавшийся Никита. Смахнул пот со лба и, плотно прикрыв за собой дверь, устало опустился на койку.
— Что с ним? — спросил Сережка.
— Ребята, необходимо что-то предпринять. И немедленно. Харитонов уже дал ход делу.
Стало тихо, так тихо, что у Славки зазвенело в ушах.
— Надо поручиться за Алика, — решительно проговорил Коренев, — соберем комсомольское собрание, пригласим Левина, замполита… Нам поверят.
— Поверят-то поверят, — сказал Миша, — но для этого ему нужно прыгнуть.
— Он прыгнет. — Никита рубанул рукой воздух. — Мы его лучше знаем, чем Харитонов, и я верю, что Алик нас не подведет. Согласны со мной?
— Да, — ответил за всех Сережка Бойцов.
— И еще, — сказал Слава. — Необходимо, чтобы он прыгнул с другим инструктором. Харитонова Черепков на дух не переносит.
— Точно, — подтвердил Коренев, — биологическая несовместимость. И, кажется, не у него одного.
Никита с вопросительной улыбкой взглянул на Джибладзе:
— Миша, ты все-таки замкомвзвода, может, поговоришь с Левиным? Мужик свой…
Миша развел руками и улыбнулся, Не выдержали и ребята — умел он, черт, улыбаться!
Храмов без стука приоткрыл дверь и осмотрелся — осторожно, чуть ли не на цыпочках подавшись вперед. Более двадцати лет майор работал в авиации, давно освоился и был, как говорится, вхож в любые двери — существование иерархической лестницы для него значения не имело: врач есть врач, — но в комнату летчиков, святая святых летного состава, он, как и прежде, входил с трепетом, испытывая при этом мальчишескую робость, неловкость и смущение ученика. Отсюда люди уходили в полет, уходили и возвращались. Иногда — нет. В эти дни летная комната погружалась в сон, стихали шутки и песни, рассказы и анекдоты, окна ее тускнели, и Храмов, всматриваясь в их мрачный блеск, на которых лежала тайна бытия, задавал себе один и тот же вопрос: «Почему?» Он знал почему: техника любит преподносить неожиданные сюрпризы, — но не спросить было свыше его сил. И когда кто-нибудь снова уходил в полет, Храмову хотелось крикнуть: «Возвращайся, милый! Возвращайся, черт бы тебя подрал!»
— Не помешаю? — спросил Храмов.
— Очень кстати, — улыбнулся Баранов. — В такую погоду, — он кивнул на окно, за которым хмуро висели низкие кучевые облака, — только черти летают, а мы — скучаем. Присаживайтесь. С чем пожаловали, майор?
— Просто так, — развел руками Храмов. — В гости.
— Ну, если просто так… может, сыграем? — Баранов кивнул на шахматную доску.
— Можно.
Баранов любил играть в шахматы, и, когда кто-нибудь приходил к нему — по делу или без, он тут же расставлял фигуры и приглашал вошедшего к столу.
— Через десять минут все кончится, — вежливо говорил он при этом, снимая с руки часы. — Прошу.
Если партнер действительно торопился, то в точно назначенное время получал мат, если нет, то проигрывал Баранов, но только для того, чтобы начать новую партию, которую он обычно проводил с блеском.
Майор Храмов партнер был не ахти, но Баранов играл с ним с удовольствием — ему импонировали смелость и агрессивность врача и его колючие, едкие замечания по поводу каждой удачно проведенной им комбинации, которая в конечном счете оборачивалась против него же.
— Если не возражаете, я — черными. — Баранов развернул доску и сделал первый ход.
— А я к тебе и впрямь по делу, — помолчав, сказал Храмов.
