Не портило некогда стройной фигуры даже появившееся в последнее время едва заметное брюшко. Кстати, на подначки по этому поводу, от кого бы они ни исходили, Крид неизменно реагировал дежурной шуткой: 'Вы заблуждаетесь, это у меня не живот увеличился, а грудь запала'.
Всех, кому приходилось общаться с торговцем подержанными автомобилями, подкупали его умение подтрунивать над собой и никогда при этом не переходить, как говорится, на личности.
В мире существовало лишь три вещи, которых он жутко боялся. О первых двух знали все близкие. Это высота (на самолетах не летал и, по возможности, старался выше четвертого этажа не подниматься) и змеи (боже упаси пройтись по лесу босиком!).
О третьей никто даже не подозревал: трусишка скрывал ее, как семиклассница — зачатие. Заключалась она в том, что взрослый мужчина панически БОЯЛСЯ ПРЕДАТЕЛЬСТВА.
II
Ложь — в ней он априори, не подавая вида, подозревал каждого. Прекрасно осознавая, откуда растут ноги у сего чрезвычайно болезненного психологического 'пунктика'.
Едва Криду исполнилось четыре года, его мать сбежала с другим. Покидала дом в отсутствие мужа. Сынишка спросил:
— Ты далеко?
— Очень! — ответила та.
— А когда вернешься?
— Скоро!
— Как скоро? — упорствовал, будто почуяв неладное, малыш.
Женщина показала на дверной косяк, где ежегодно ставили зарубки, обозначая, на сколько подрос первенец:
— Как только вырастешь еще на одну отметину!
— Правда?!
— Правда, сыночек! Как ты можешь сомневаться?
— Ты не обманешь? — не унимался Крид.
— Что ты, моя кровинушка! Я обязательно вернусь и привезу тебе кучу красивых игрушек.
Случилось так, что ближайший год малышу было не до игрушек. Он тяжело заболел и оказался прикованным к постели. Студент-медик, которого смог пригласить отец, учитывая их доходы, не исключал нервного срыва, сказавшемся на опорно-двигательном аппарате. Отец при этом смущенно отводил взгляд в сторону. Он еще не знал, что малолетнему сыну придется провести в постели долгих одиннадцать месяцев.
Единственными живыми существами, скрашивающими будни мальчика, были… две мухи. С которыми он крепко подружился.
Сначала, правда, их было значительно больше, но постепенно остальные куда-то исчезли.
Крид не раз пытался угадать судьбу пропавших без вести. То ему казалось, что мухам попросту надоели скука и убожество, царящие в лачуге, и они отправились в места более оживленные, к примеру, на богатую — и уже одним этим веселую! — свадьбу. То представлял, как его крылатые друзья гибнут в кровавой навозной разборке, уступив более сильному противнику. Случалось, Криду становилось их жаль настолько, что он начинал плакать, прощая коварную измену.
И тихо радовался, что эти две сохранили верность, хотя наверняка каждый вечер ложатся (или садятся?) спать, как и он сам, впроголодь.
Одной он дал имя Зузу, другой — Биби. И вскоре уже узнавал их в 'лицо'. А если быть точным, то не в 'лицо', а по приметам.
У Зузу, видимо, в драке за мушиного жениха, основательно пострадало левое крыло — оно стало зубчатым и короче правого. Как заметил Крид, при заходе на посадку инвалидке приходилось несладко: она как бы заваливалась на бок. Но до авиакатастроф дело, к вящему удовольствию малыша, не доходило. В последний момент муха изворачивалась и приземлялась на 'аэродром' без всяких происшествий.
В свою очередь, брюшко Биби было испачкано чем-то несмывающимся белым. Скорее всего, села когда-то на свежеокрашенный белилами подоконник.
'Вот бедняги!' — горевал малыш над нелегкими судьбами своих подруг, живущих, как и он, без матери и в замкнутом пространстве.
Он был им очень благодарен за то, что не бросили в трудную минуту. 'Повезло, что встретил именно Зузу и Биби!? — размышлял малолетний философ. — Ведь они не улетели, к примеру, в роскошный особняк на улице Мурильо, хотя там в баке с отходами еды куда больше, чем в их с отцом, давно не работающем и поэтому покрывшемся толстым слоем пыли и паутиной, холодильнике. За это я их, когда умрут, если сам к тому времени выздоровею, похороню со всеми почестями на заднем дворе. Даже салют из хлопушки устрою, если отец даст несколько песо'.
Вечером приходил с работы уставший глава семейства и первым делом интересовался, не скучно ли было сыну, заходила ли соседка? Шумно ругался, когда узнавал, что заглядывала лишь единожды или вовсе нет. Однако Крид относился к этому ритуалу, как обязательному, но никому не нужному и ничего не значащему. Ибо однажды случайно через полуоткрытое окно услышал, как отец унижался перед толстой Санхи:
— Неужели тебе тяжело переступить порог моего дома?
— Да что-то опять нездоровится, — притворно вздыхала та.
— Да хоть пару раз на день! Большего не прошу.
— Сколько втолковывать в твою глупую башку: не вернется твоя женушка и не надейся! Давай сходиться, будет кому и дом вести, и за мальчонкой присматривать.
— Я лучше отработаю — помогу тебе по хозяйству или в огороде, — напряженным голосом говорил отец. — Ну как, заглянешь?!
— Куда тебя денешь?! — жеманничала соседка. — Однако долго так продолжаться не может. Заруби себе на носу!
Крид накрыл голову подушкой, дабы не выкрикнуть что-нибудь обидное в адрес старой жабы. Что она к ним цепляется?! Мама обязательно вернется — она Криду обещала. Когда он подрастет на одну зарубку. Может, уже и подрос, только как измерить, если он уже несколько месяцев не встает с постели? Да и мама бы появилась, если бы он перерос зарубку, а так, видно, еще малость не хватает.
Если же отец приведет в дом эту корову, он, Крид, как только встанет на ноги, убежит. Правда, возникает вопрос: а как же он, в таком случае, встретится с мамой, когда та вернется? Этого малыш не знал и от бессилия снова начинал плакать. Попутно молил бога, чтобы тот помог ему быстрее выздороветь. Пусть не окончательно, а только чтобы получить возможность подойти к заветному дверному косяку.
…С тех пор прошло без малого четыре десятилетия. До семи лет он верил, что детей приносит аист, а потом понял, что это утка. 'Лживую' зарубку перерос более чем вдвое (она уже едва доставала до ширинки), а мать, увы, так и не появилась.
Предательство самого дорогого человека наложило на его психику неизгладимый отпечаток. С тех пор, даже став взрослым, Крид любой чужой поступок, каждое услышанное слово подвергал сомнению, ни единому человеку изначально не верил. Даже вырастившему его отцу, когда тот еще был жив и который так и не женился на соседке. И ничего поделать с собой, как ни пытался, Крид не мог.
Простил только Зузу и Биби, которые, в конце концов, исчезли из их лачуги: те ведь ему ничего не обещали.
А вот мать… Для мальчишки, наконец понявшего, что она обманула с о з н а т е л ь н о, мир превратился в океан Лжи. Который утлый челнок его Судьбы бороздил под парусом Надежды в поисках острова Истина. Суденышко протекало. Крид конопатил щели, заводил пластырь. Но все напрасно. Вода буквально заливала дырявую посудину, хотя он из последних сил черпал предательскую жидкость, стремясь остаться на плаву. С таким неистовством стихии противостояли разве что рабы на галерах, подгоняемые
