Мужественные кочегары, однако, не получили разрешения начальника экспедиции.
Разве это не грозило бы тем, что «Красину» пришлось бы разыскивать еще одну группу людей, без вести пропавших в арктических льдах!
К этому времени уже был получен отказ Чухновского от немедленной помощи. Чухновский настаивал на том, чтобы сначала спасли потерпевших аварию воздухоплавателей дирижабля «Италия» и только потом оказали помощь ему и его товарищам.
Отказ Чухновского принять помощь «Красина» до спасения итальянцев вызвал в те дни восхищение всего мира.
И вот дан приказ готовить машины… «Красин», уже лишившийся лопасти одного винта, с поврежденным винтом, вздрогнул и надвинулся на ледяное поле. Вокруг был бело-голубой твердый ледяной океан. У бортов с глухим шумом переворачивались глыбы зеленоватой тверди…
«Помогите нам пищей»
Туман разжижался. Карминное солнце над горизонтом уходило от юга. В полночь оно будет на севере.
Его холодные желтые лучи полезут в каюту через круглые глазницы иллюминаторов, и тогда выползет на корму и солнечной ночью затоскует радист Юдихин: «Ночка темная, да ноченька темная…»
Когда мы всматривались в синюю даль, когда отсчитывали метр за метром отмеренный кусочек пространства, отделявший нас от группы Мальмгрена, «Красин» боком шевельнул большую шаткую льдину. Она медленно повернулась, как вертящаяся сцена театра, и мы увидели на ней семейство медведей. Высокий торос посреди льдины до этого скрывал их от нас.
Медведица сидела спиной к ледоколу и, не меняя позы, лишь обратила в нашу сторону длинную морду. Двое маленьких медвежат били друг друга лапами. Глава семейства — огромный старый медведь зевал. Широким языком он обтирал вымазанную морду. Медведь ел тюленя.
Едва раздался первый выстрел с палубы корабля, белый медведь бросил семью. Перепрыгивая через бирюзовые полыньи, он исчез за торосами.
Медведицу ранили. Она вскочила на лапы и, вместо того чтобы бежать, уставилась красными глазами на ледокол. Медвежата продолжали избивать друг друга. Им было все нипочем, они не понимали, что происходит.
По соседству с торосом зеленела вода полыньи. Медведица повалилась в воду, уходя от бесславной смерти.
— Ушла! — в отчаянии кричал кочегар Филиппов, срывая с головы меховую шапку.
— Обратно ползет!
Соленая вода океана разъедала рану медведицы. Истекая кровью, зверь выполз из полыньи.
Медвежата отбежали от раненой матери. Она проползла на передних лапах, потом перевернулась на спину и замерла. Человек десять спустились на лед. Медвежата удрали. Убитого зверя на огромном брезенте подняли на борт корабля.
Ледокол шел дальше по пути, указанному Чухновским.
Продираясь во льдах, наползая на них, откатываясь бессильно назад и опять наступая, «Красин» шел, движимый надеждой на чистую воду.
Льды становились легче. Их проще брал «Красин». Моментами он без труда и с первого раза подминал их под себя и расталкивал, образуя перед собой разводья и позади, за кормой, — крошево мелкого битого льда, кипевшего в черной воде океана.
Так кончился день и вечер, и наступила полночь, солнечная, как день.
Кочегар Филиппов вышел на палубу и, всмотревшись с левого борта в даль, увидел на льду человека. Человек, размахивая руками, то опускался, то вытягивался, как мачта.
— Люди! Живые люди!
С марса, с бочки, подвешенной птичьим гнездом на мачте, кричал наблюдатель:
— Люди!
Он видел их с правого борта. Их видели с разных сторон в одну и ту же минуту десятки людей.
Они возникали, словно призраки в ледяной пустыне, то здесь, то там. То они размахивали руками, то навзничь лежали на высоких торосах, то бежали, ныряя в снегу, нам навстречу, то, словно не видя нас, медленно шли стороной по льдинам в белой пугающей тишине.
Тени бродили по океану…
Тросы и мачты были облеплены галлюцинирующими людьми. У всех лихорадочно горели глаза, и губы казались сухими. Схватывая друг друга за руки, поминутно кричали:
— Смотрите! Движется точка! Там человек на льдине! Мальмгрен!
Все ошибались… Не было никого.
Снова начался день, не отличимый от ночи, — 12 июля.
Вахтенный штурман Брейнкопф, самый крупный человек на судне, самый широкий и самый добрый, отнимая от глаз бинокль, стоя на верхнем мостике, громко сказал:
— На этот раз люди!
Ему поверили, ибо он был спокоен. На «Красине» стало тихо.
В пять утра в ледяном океане на остроконечном торосе, среди шатких плавучих льдов, голубых, синих, зеленых, были наконец найдены люди, которых вычеркнули из списка живых.
Вышки торосов, похожие иногда на занесенные снегом елки, иногда на белые могильные плиты, лепились на небольших разрыхленных льдинах. Между льдинами рождались каналы чистой воды, разводья, голубели чуть подернутые морозной коркой проталины. Лед был нетвердый. Становилось похоже, что «Красин» врезался в необыкновенную кучу слегка мокроватого сахарного песку. Сахар облеплял красинские борта и отваливался от них лепешками.
Две руки поднимались из-за тороса, исчезали и опять поднимались. Потом стала видна голова, маленькая голова человека, еще без глаз, без носа, кружок, который темнел у того места, от которого начинались руки. В блеске желтого солнца рождалась человеческая фигура. Что-то неясное, но живое шевелилось возле нее.
В семь утра корабль остановился на 80°39? северной широты и 26°7? восточной долготы.
«Красин», нарушив спокойствие дрейфующих льдов, заставил их лезть друг на друга, двигаться и качаться.
И потому в отчаянии кричал человек на вершине льдины, размахивая руками:
— Стоп! Стоп!
И в то же время:
— «Красин»! О! «Красин»! Виват!
На лице его были ужас и счастье. Возникший в ледяной пустыне «Красин» казался человеку чудесным видением. Он не верил своим глазам. Руки его неестественно вертелись над головой…
В этот момент льдина, подталкиваемая другими льдинами, закачалась, и человек, жаждавший возвращения в жизнь, закричал. Его испугало, что ледокол может перевернуть льдину.
Он стоял с поднятыми руками и в каждой держал по флажку. Флажки были сделаны из драных кусков брезента, на металлических изогнутых и измятых трубочках вместо палок.
Фигура человека казалась пухлой от множества одеял, охватывавших его. Темное, грязное лицо скрывалось в бороде. Глаза горели счастьем, ужасом и восторгом.
У ног капитана Дзаппи из глубокой траншеи, как из ванны, выдолбленной в снегу, поднималась и медленно поворачивалась страшная, как в сказке, голова Мариано…
С мертвенной синевой на верхней губе и черными щеками он лежал полуодетый в ледяной могиле, поднимая и опуская бессильную руку. Сквозь продранную одежду белела отмороженная кожа колен, а ноги в промокших дырявых, когда-то толстых носках были приподняты кверху.
Опускаясь, рука Мариано касалась жестяной банки.
