Позднее, вечером, я подумала о том, что Кай не дал мне продолжения своей истории, а я его об этом •не попросила. Быть может, потому, что теперь я живу в его истории. Я часть его жизни так же, как и он — часть моей, и эту общую часть мы пишем вместе порой ощущая, что только она имеет значение.
Но пока меня мучает вопрос: что случилось, когда чиновники увели его, а красное солнце застыло низко над горизонтом?
ГЛАВА 25
Время, проведенное вдвоем, ощущается нами как стихия, как буря с диким ветром и дождем, слишком огромная, чтобы управлять ею, и слишком мощная, чтобы избежать ее. Она окружает меня, спутывает мои волосы, заливает лицо и заставляет чувствовать, что я живая, живая, живая... Как в каждой буре, случаются моменты тишины и успокоения и моменты, когда наши слова опять ослепляют нас, как молнии.
Мы спешим вверх, к вершине холма, касаясь руками деревьев и друг друга. Разговаривая. Кай хочет сказать мне что-то, и я хочу ответить и сказать что-то свое, и нам не хватает времени, не хватает времени, всегда не хватает времени.
— Есть люди, которые называют себя архивистами, — говорит Кай. — В то время когда Комитет Ста делал свой выбор, архивисты поняли, что те работы, что не войдут в список, станут ценным товаром. И они сохранили что-то. У них есть нелегальные порты, они сами их построили и там хранят все это. Они сохранили и стихотворение Томаса, которое я принес тебе.
— Я этого не знала, — сказала я, очень тронутая. И действительно, мне и в голову не приходило, что кто-то может быть таким дальновидным, чтобы сохранить какие-то стихи. Знал ли дедушка об этом? Не похоже. Свои стихотворения он им на хранение не отдал.
Кай кладет руку мне на плечо.
— Кассия, архивисты — не альтруисты. Они видят ценность и делают все, чтобы сохранить ее. И это может купить каждый, кто согласен платить, но цены очень высоки.
Он останавливается с видом человека, который сказал больше, чем хотел, — стихотворение дорого ему обошлось.
— Что ты отдал за него? — спрашиваю я, вдруг испугавшись. Насколько мне известно, у Кая есть две ценные вещи: его артефакт и слова стихотворения «Покорно в ночь...». Я не хочу, чтобы он лишился артефакта — его последней связи с семьей. Но почему-то и мысль о продаже нашего стихотворения неприятна мне. Эгоистично, но мне не хочется, чтобы оно было у кого попало. Сознаю, что в этом отношении я ничуть не лучше нашего Общества.
— Кое-что, — отвечает Кай, и в глазах его пляшут лукавые огоньки. — Не беспокойся о цене.
— Твой артефакт?
— Не волнуйся. Я не отдал ни его, ни наши стихи. Но, Кассия, если тебе когда-нибудь понадобятся эти архивисты, они ничего не знают о твоем стихотворении. Я спросил, сколько у них есть произведений Дилана Томаса, и оказалось, что у них есть совсем немного. Стихотворение «В мой день рожденья...» и рассказ. И все.
— Если мне понадобится что?
— Продать что-нибудь, — отвечает он осторожно. — У архивистов есть информация, связи. Ты можешь продиктовать им одно из стихотворений, которые тебе дал твой дедушка. — Он хмурится. — Хотя доказать подлинность тебе будет трудно, поскольку нет оригинала, я думаю, что-нибудь за него дадут.
— Мне было бы страшно вступать в сделку с такими людьми, — говорю я и тут же жалею, что сказала: не хочется, чтобы Кай считал меня трусихой.
— Они не такие плохие, — успокаивает он меня. — Пойми, они не хуже и не лучше других, например чиновников. С ними просто надо быть осторожной, как и со всеми остальными.
— Где мне найти их? — спрашиваю я, напуганная его мыслью, что они могут мне понадобиться. Почему он думает, что мне нужно знать, как продать наше стихотворение?
— В Музее, — отвечает он. — Иди в цокольный этаж и встань перед выставкой «Славная история Провинции Ориа». Туда больше никто не ходит. Если ты простоишь достаточно долго, кто-нибудь обязательно спросит, не рассказать ли подробнее об этой истории. Скажи «да». Они поймут, что ты хочешь вступить в контакт с архивистом.
— Откуда ты это знаешь? — спрашиваю я, удивляясь тому, как много ему известно путей выживания.
Он отрицательно качает головой:
— Лучше не рассказывать.
— А если туда придет кто-то, кто действительно интересуется историей?
Кай смеется:
— Таких людей еще не было, Кассия. Здесь никто не интересуется прошлым.
Мы спешим вперед, сквозь ветки наши руки встречаются. Кай напевает мелодию одной из Ста песен, которую мы когда-то слушали вместе.
— Я люблю эту мелодию, — говорю я, и он кивает. — У певицы такой красивый голос.
— Если бы только он был настоящий, — говорит он.
—Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.
Он смотрит на меня удивленно:
— Ее голос. Он не настоящий. Он искусственный. Совершенный голос. Как и все голоса, во всех Песнях. Разве ты не знала об этом?
Я недоверчиво качаю головой:
— Это неправда. Когда она поет, я слышу ее дыхание.
— Это часть обмана. — Его взгляд становится отстраненным, словно он вспоминает о чем-то. — Они знают, что мы любим, чтобы песни звучали как настоящие. Любим слышать дыхание.
— Откуда ты знаешь?
— Я слышал, как поют люди, — отвечает он.
— Я тоже слышала, в школе. И отец пел мне.
— Нет, — говорит он. — Я имею в виду громкое пение. Когда люди поют так громко, как могут. Когда бы им ни захотелось. Я слышал, как люди поют по-настоящему, но не здесь. Но даже самый красивый голос в мире никогда и нигде не звучал так совершенно, как тот голос в мюзик-холле.
На какую-то долю секунды я воображаю его дома, в том пейзаже, который он нарисовал для меня, слушающего другие песни. Кай смотрит на солнце, которое светит на нас сверху, сквозь деревья. Он определяет время; я заметила, что он верит солнцу больше, чем часам. Когда он стоит так, прикрыв одной рукой глаза от солнца, мне приходит на ум другая строка из стихотворения Томаса:
«Дикие люди, которые поймали солнце в полете и воспели его...»
Мне хотелось бы услышать, как поет Кай.
Он достает из кармана стихотворение, которое подарил мне на день рождения:
— Ты уже запомнила его наизусть?
Я понимаю, о чем он. Пришло время уничтожить стихи. Опасно хранить их так долго.
— Да, — отвечаю я. — Но дай мне взглянуть на него еще разок. — Перечитываю его и смотрю на Кая. — Это стихотворение не так грустно уничтожать, — говорю я ему и напоминаю себе: — Есть люди, которые его знают. Оно будет существовать где-то еще.
Он кивает мне.
— Хочешь, чтобы я сожгла его дома?
— Я думал, мы можем оставить его здесь. Зароем в землю.
Вспоминаю, как мы с Ксандером сажали цветы. Но у этих воспоминаний нет ничего общего со стихотворением. Оно отпечатано на чистой бумаге Музея. Мы знаем имя автора. Правда, о нем мы не знаем ничего. Какой смысл вложил он в это стихотворение? О чем думал, когда писал слова? Как он их писал? Это было так давно, существовали ли тогда скрайбы? Из Ста уроков истории я этого не помню. Или он писал
