обычно. Позднее, при встречах на набережной или на улице, она всегда смотрела на меня с каким-то удивлением. Именно поэтому я больше не искал с ней встреч. Может, еще и потому, что боялся заразиться дурной болезнью.
— У вас никогда не было венерических заболеваний?
— Лишь однажды.
Надо бы остановиться, но взгляд профессора заставил его забыть о данном себе обещании.
— От жены заразился, — произнес он безразличным голосом.
Присутствующие сделали вид, будто не обратили внимания на последнюю фразу. Только рослый, худой юноша в очках с толстыми стеклами, не поднимая головы, что-то торопливо записывал в блокнот. Остальные довольствовались тем, что время от времени делали пометки. Один из старших сидел, скрестив руки и ноги и опершись о спинку повернутого задом наперед стула, с блуждающей улыбкой, словно в театре, наблюдал за Бошем.
Пожалуй, кроме профессора, именно этот слушатель больше всего занимал Альбера. Ведь и ему самому все происходящее представлялось театром, где надо как следует сыграть, и он боялся сфальшивить. Бош был озадачен, когда один из молодых людей поднялся и молчком, на цыпочках, вышел из зала, как уходят со скучного представления. А может, его кто-то ждал? Или такие истории им знакомы? И нет ли в их распоряжении какого-нибудь способа проверить, насколько он искренен?
Но Бош не хотел выставлять себя в выгодном свете, чего бы это ни стоило. Если он все это время и рассказывал об Анаис, то лишь для того, чтобы, покончив с ней, перейти к жизни в Париже. Довольно об Анаис. Подумают еще, что кроме нее у него в жизни ничего и не было.
— Скажите, господин Бош, когда вы захотели побить эту женщину, вы отдавали себе отчет в своих поступках?
— До меня дошло, что я делаю, лишь когда укусил ее.
— Однако могло дойти и до худшего. Словом, все зависит от того, каков может быть предел.
— Не понимаю, что вы имеете в виду.
— Предположим, вместо того, чтобы укусить ее, вы положили бы ей руку на горло. Что бы вы тогда сделали? Стали душить?
— Конечно, нет.
— Почему вы так уверены?
— Потому что… Не знаю, как объяснить. Совсем не таким образом я хотел сделать ей больно. Думаю, я укусил ее за ухо лишь оттого, что оно оказалось рядом. Я совсем не хотел этого.
— А что бы вы могли с ней сделать?
— Ущипнул бы ее.
— За какое место?
— За живот.
— Зачем? Чтобы отомстить?
— Отомстить — за что?
— За то, что отдавалась другим.
Бош не ответил. Не потому, что не желал отвечать, а потому, что вопрос был столь неожидан, что застал его врасплох.
— Не думаю. Она отдавалась каждому встречному!
— А вы не испытывали подобное желание — укусить, ущипнуть — во время близости с другими женщинами?
— Да. В какой-то степени.
— Когда вам приходилось наблюдать мужчину, выходящего с женщиной из дома свиданий, вы не испытывали ревности?
— Испытывал.
Послышался смешок.
— Наверное, все мужчины таковы?
Почему же он не отвечает профессору? Неужели, сам того не заметив, он сообщил им что-то важное? Неужели он ненормальный? А может, наоборот, он рассказывает им банальности, которые всем оскомину набили?
Встревожась, Альбер начал ерзать на стуле, пытаясь разглядеть по ту сторону лампы в полумраке лица своих слушателей. Профессор беспрестанно курил, затаптывая ногой крохотные окурки.
— Вы обнимали Анаис?
— Мне это и в голову не приходило, — удивленно ответил Бош.
— Вы не испытывали к ней никакого чувства нежности? Вам не хотелось обращаться с ней так, как, к примеру, ваш отец обращался с вашей матерью?
— Нет, никогда.
— И у вас не возникала потребность поговорить с ней?
— Мне хотелось лишь позабавиться.
— С ее телом?
— Да. И еще — услышать ее смех. Хотелось вдвоем с ней выкупаться в море. Нагишом. Мысль эта часто возникала у меня.
— Словом, вы видели в ней животное?
— Меня не интересовало, о чем она думает. Только не надо полагать, что кроме нее я больше ничем не был занят. Слишком уж много мы о ней говорили, словно это самое главное в моей жизни.
Профессор засмеялся. Вместе с ним засмеялись и студенты.
— Да уж наверно. Находилось время и для еды, питья и сна, — шутливо отвечал профессор. — Успели даже степень бакалавра получить.
Шутка развеселила Альбера, и он засмеялся вместе со всеми.
— Верно. Я постарался ничего не упустить, но не надо этому придавать слишком уж большое значение. Бывало, месяцами я о ней даже не думал. А в Париже почти забыл. Лишь вчера вечером, не знаю почему, я снова вспомнил Анаис. Возможно, потому, что в кабинете орлеанского инспектора встретил женщину, чем-то на нее похожую.
— Почему это вас так встревожило?
— Разве я сказал, что был встревожен?
— Вы долгое время об этом думали и пытались понять…
— Что именно?
— Себя понять, самого себя.
— В таком случае, сделать это мне пока не удалось! — пошутил он в свою очередь. — И если буду волноваться из-за всего, о чем мне вот уже сутки твердят, я, пожалуй, и в самом деле свихнусь.
Слова эти прозвучали очень легкомысленно, и профессор понял, что больше из него ничего не вытянешь. Сейчас Бош похож на ребенка, который чересчур возбужден, но продолжает забавляться, чтобы не подать виду, что измучен.
— Вы устали?
— Не очень, хотя последние две ночи мало спал.
Когда психиатр достал карманные часы, студенты поняли, что представление закончено, и многие закрыли свои тетрадки.
— Мы, очевидно, завтра увидимся. А сейчас один из моих ассистентов вас обследует и напишет заключение. После этого, если у вас хватит духу, мы смогли бы продолжить беседу. Полагаю, что раньше второй половины дня судебный следователь вас не ждет.
— Я готов.
Ассистентом оказался полный мужчина довольно высокого роста, сидевший на стуле верхом с видом театрала. У него были небольшие каштановые усики, в петлице синего костюма алела розетка ордена Почетного легиона.
В вестибюле ожидали своей очереди трое — видно, тертые калачи, Альбер их видел накануне во время медицинского осмотра. Неужели их тоже будут расспрашивать обо всем? Они с любопытством посмотрели на Боша, словно пытаясь угадать, что их ожидает. С непринужденным видом Альбер прошел
