Так продолжалось около года. Летом положение наше ухудшилось. Выборы закончились, а найти работу во время каникул было невозможно.
Однажды субботним вечером Фернанда домой не вернулась, появилась лишь в понедельник утром еле живая. Я ей ничего не сказал. Не хотел, чтобы она заметила, что я переживаю.
«Один тип увез меня на машине в Дьепп, — заявила она без всякого смущения. — Два раза ела омара, а ночью мы с ним на пляже развлекались».
— Именно тогда вы решили на ней жениться?
— Намерение это возникло не сразу. Когда она отсутствовала, я страдал физически. Рассказав мне некоторые детали, во время одного из приступов отчаяния Фернанда воскликнула: «Береги меня, дорогой! Умоляю, береги! Я знаю, я не подарок, но я так их ненавижу, если б ты знал! Без тебя мне было бы хуже. Недалек тот день, когда меня найдут в ручье или вытащат из Сены».
— Она пыталась покончить с собой?
— Раза два, не меньше. Я имею в виду те случаи, когда я испугался по-настоящему. Первый раз — перед свадьбой.
Хотя с деньгами у нас стало полегче. Я опубликовал несколько статей, одну из них в солидной газете, поместившей материал на первой странице и с моей подписью. Однажды, вернувшись часов в шесть вечера, я нашел ее лежащей неподвижно на кровати. Вокруг нее, словно возле усопшей, лежали цветы. На одеяле я обнаружил записку: «Забудь меня. Я тебя не стою. Я очень тебя любила».
Мне показалось, она не дышит. В отчаянии я позвал на помощь. Соседка сразу же заметила на столике пустую упаковку из-под веронала и, не дожидаясь врача, засунула в рот Фернанде пальцы и наклонила ей голову. Забавная история. Соседка была акушеркой. По ее словам, основным ее ремеслом были аборты.
Когда приехал врач, необходимости везти Фернанду в больницу уже не было, я остался дежурить возле нее. Под утро она смогла говорить. Говорила таким же тоном, что и в ту ночь, когда я впервые увидел ее плачущей.
Голос у нее был не такой, как всегда. Я один слышал его, узнавал прежний взгляд, то испуганное выражение, какое у нее было и в прошлый раз.
«Напрасно ты помешал мне, Альбер. Ты пришел слишком рано», — сказала она.
— А не может статься, что Фернанда рассчитала и время, и дозу веронала с тем, чтобы вы успели вовремя прийти ей на помощь?
— Я тоже об этом тогда подумал. Не раз меня охватывало сомнение.
— Чем же она объяснила свой поступок?
— Выяснилось, что она больна. И меня заразила. В тот самый день ей сообщил об этом врач. — И Альбер простодушно прибавил: — Мы с ней вместе лечились.
— В тот период она вела себя сдержанно?
— Более-менее. Но по крайней мере раза два, я знаю это наверняка, она встречалась с мужчинами, не сообщая мне об этом.
— Не успев вылечиться?
— Да. На Рождество я уехал в Гро-дю-Руа.
— Чтобы испросить у матери благословение на брак?
— Уезжая, я об этом еще не думал. Но когда оказался вдали от Фернанды, я решил любой ценой помешать ей оставить меня.
— Она грозилась вас оставить?
— Нет. Но это могло произойти. Совсем не зная Фернанду, мать отказала мне в благословении. Тогда я попросил Фернанду приехать на Новый год и пошел встречать ее на вокзал. Вместе сели в автобус. Я умолял ее вести себя в Гро-дю-Руа пристойно и быть поприветливей с матерью, поскольку решил, что все равно женюсь на Фернанде.
— Какова же была ее реакция?
— Она меня поблагодарила и вела себя весьма прилично. Мать ее встретила холодно. День, который мы провели в Гро, был мучительным для нас, и мы с Фернандой уехали. В феврале поженились. По- прежнему кое-как сводили концы с концами, но бедность эта была иного рода, мы могли посещать кафе, ходить в театр, прилично одеваться.
— Вы все надеялись ее вылечить? Ведь, если я не ошибаюсь, вы по-прежнему считали ее больной?
— Да, господин профессор. До того самого дня, когда я ее познакомил с Сержем Николя.
— А что изменилось после этого?
— Что касается остальных мужчин, то отношения ее с ними были чисто сексуального порядка. Как правило, больше двух раз с одним и тем же партнером она не общалась. Боюсь, что я рисую не вполне правдивую картину нашей жизни, поскольку рассказываю лишь о самых важных ее событиях. Были периоды — недели по две, а то и больше, — когда Фернанда никого, кроме меня, не видела. Но потом словно срывалась с цепи, и это длилось несколько дней.
— Она по-прежнему обо всем вам рассказывала?
— Пожалуй. Всякий раз спустя определенный промежуток времени ее охватывал приступ отчаяния, после чего она снова принадлежала мне одному. Не всегда это начиналось одинаково. Но я, к примеру, знал: стоило позволить ей выпить три аперитива, как она отдавалась первому же встречному. Это было видно по ее глазам, по дрожащим ноздрям. Я чувствовал, когда приближается кризис. Пробовал — увести ее домой, но почти всегда безрезультатно. Ей ничего не стоило устроить на людях скандал, поднять крик в баре или кафе: «Пусти меня! Все равно я сучка. Неужели ты сумеешь дать мне то, что мне надо? Неужели единственный мужчина способен дать мне это?»
Часто я возвращался домой один, оставив Фернанду в каком-нибудь заведении. Приходилось ждать на улице и идти следом, когда она в обществе какого-нибудь незнакомца направлялась в ближайшую гостиницу. Я оставался у дверей. Она это знала и, выходя, искала меня взглядом.
Смеялась каким-то особенным смехом. Дома я долго противился искушению, но, не в силах уснуть, не выдерживал и овладевал ею… Вы думаете, я порочен? Болен? Неужели я не таков, как все?
Не отвечая, профессор сочувственно смотрел на пациента.
— По вашим словам, с Сержем Николя все обстояло иначе?
— Возможно, это не было связано с ним непосредственно. Просто изменился наш образ жизни. С каждым днем Фернанда одевалась все лучше, элегантнее, привлекая к себе взоры всех мужчин. Не кто иной как Серж ввел нас в этот новый мир, открыл двери модных ресторанов и кабаре. Вместе с ней выбирал первые ее туалеты, наблюдая за ней с покровительственным и снисходительным видом, точно за своей ученицей. Должно быть, Серж знал, что собой представляет Фернанда. Не может быть, чтоб не знал. Но ему не было известно о периодах отчаяния и стыда. Один я знал обо всем. И знаю. А между тем он полагал, что изучил ее натуру, и это ее забавляло. Бывало и так, что Серж Николя передавал Фернанду в руки своих приятелей, возможно, и господина Озиля. Должно быть, говорил при этом: «Это феномен. Сами убедитесь!»
Этот человек ни во что не верил, считал, что на все имеет право, что все ему принадлежит. Он играл. Развлекался. Фернанда для него была забавной игрушкой, не более.
— Вторая попытка самоубийства относится к периоду знакомства с Сержем Николя?
— Да. Многое тут неясно. Однажды в воскресенье он увез ее на машине на принадлежащую одному из его друзей виллу в долине Шеврез. Там их собралось четверо или пятеро, одни мужчины. Иногда они обменивались фразами на русском языке. Пили шампанское. Ее тоже напоили, потом догола раздели. Фернанда прошла через руки всех присутствующих, сама призналась. Затем произошло нечто такое, о чем она даже рассказывать не захотела и что ее сразу отрезвило. Она убежала и в автомобиле Сержа Николя вернулась в Париж. Кроме мужского плаща, который она взяла наугад в гардеробе, на ней ничего не было.
Такой я ее еще не видел. Не говоря ни слова, не глядя на меня, она ушла в ванную и заперлась. Взломав дверь, я увидел, что Фернанда режет себе запястья лезвием безопасной бритвы.
Назавтра Серж Николя прислал ей огромную корзину цветов, в нее была вложена записка. Я ее не читал, но несколько дней спустя Фернанда предложила поужинать с ним.
