Русского экспедиционного корпуса, с боями пробивавшиеся к нам после того, как турки все-таки захватили Тбилиси.
…Они пришли на наш блокпост утром.
Трое.
Мужчина, женщина и мертвый ребенок.
Она несла его на руках, и глаза ее были сухими.
Когда Гурам аккуратно отобрал у нее сверток с окоченевшим тельцем, она не сопротивлялась.
Она знала, что ее сын мертв, и даже нашла в себе силы присутствовать на похоронах, по военному времени быстрых и суетливых.
Зурику, ее мужу, казалось, было значительно хуже, чем ей. Он постоянно повторял, что его сыну было два года и девять месяцев, что всего составляет тридцать три месяца.
Видите, говорил он, даже Христу повезло больше, чем моему Давиду. Спаситель прожил целых тридцать три года, говорил он, а мой сын – всего тридцать три месяца.
Она молчала.
Потом Зурик куда-то ушел.
Как он сам говорил: искать правду.
Мы видели, что он был сумасшедшим, это обычное явление среди беженцев. Безумие на войне – вполне себе обыденное явление, это вообще штука, не сильно совместимая с нормальной, повседневной человеческой психикой.
Казалось бы, аксиома.
Кое-кто говорил, что он прибился к Тройке, но мы не верили: Тройки не были сумасшедшими, напротив – они были странно, пугающе разумны.
Каким-то уже не вполне человеческим разумом.
А Тамара осталась.
Ей хотелось убивать убийц своего сына.
Куда податься женщине на войне?
В шлюхи, санитарки, связистки.
В обслугу, обстирывающую наше завшивленное обмундирование.
Ничего этого она не хотела.
Она хотела убивать.
Мы ее понимали.
Андрюша Шпак часами учил ее стрелять из СВД. Из некоторых молодых женщин получались очень неплохие снайперы.
Помогали недоступные мужикам терпение, методичность и какая-то пугающая отстраненность.
Они словно не понимали, что после их выстрела человек, секунду назад бывший живым, будет мертв.
Я тогда понял, что ничего не понимаю в женщинах, в их логике и образе мышления.
А Андрей – объяснял, показывал.
Терпел ее злые слезы.
Он даже спал с ней – она была бы довольно красива, если б не пустые мешочки грудей, тряпочки, как она сама их называла.
Давид выпил мою грудь, говорила она, а она была у меня очень красивая.
Как оказалось, все усилия Андрюши были бессмысленны изначально.
Ненависти, желания и терпения у нее было хоть отбавляй.
А вот глазомер подвел.
Снайпер – это прежде всего талант.
И уж только потом – ремесло.
Она этого не понимала и каждый вечер плакала жаркими злыми слезами.
Нам почему-то казалось, что глаза ее при этом оставались сухими.
Как-то она сказала мне, что очень хочет забеременеть. Родить еще одного ребенка, причем обязательно девочку.
У нее не получалось.
Я посоветовал ей обратиться к Мефодьичу, вечно пьяному майору медслужбы, который до того как стать нашим полковым коновалом был – в какой-то чудовищно далекой от нас мирной жизни – врачом- гинекологом.
Мефодьич осмотрел ее и вынес однозначный приговор: детей у Тамары больше не будет никогда. Что- то там она застудила, когда пробиралась к нам по горам из своего родного Телави.
Андрей потом набил ему морду, но было уже поздно.
Тогда-то она и рассказала нам эту страшную сказку о том, как Бог-Отец и Бог-Сын предали Пресвятую Богородицу.
И потом рассказывала ее снова и снова, и сказка эта обрастала все новыми и новыми подробностями.
После она куда-то пропала, причем тела мы так и не нашли.
Андрей пытался ее искать, напрягал в том числе и местную агентуру, но тут подошли пробившиеся с боями части РЭК, голодные, злые, грязные, и мы вместе с ними начали пробиваться через мятежную Кабарду на Ставрополье.
Черт знает как, но нам это все-таки удалось.
Мы выжили.
А про Тамару решили, что погибла.
Черт.
Лучше б так оно и произошло.
Но, выходит, она все-таки выжила.
На нашу беду.
В этом я уже и не сомневался…
…Я отлепил руки от висков и медленно потянулся за очередной сигаретой.
Пальцы мелко, противно дрожали.
– Значит так, милочка. Сейчас мы вместе встаем и идем смотреть твоих боевых подруг. Ты выбираешь из них одну, которая поумней, и мы ее отправляем к твоей Матушке. Она должна будет передать ей только одну фразу: с ней хочет говорить Гор. Остальное – на ее усмотрение. Мы будем ждать здесь. Поняла?
Настена кивнула.
В ее большущих зеленых глазах диковатой новгородской ведьмочки плескался страх.
Тяжелый такой страх.
Неподдельный.
Кажется, она что-то поняла.
Поздно, девочка.
Я уже просто не умею останавливаться…
…Я приказал отряду разбивать полевой лагерь, используя укрепления блокпоста, и приготовился ждать, отдав кое-какие распоряжения Веточке и Гураму.
Ждать пришлось долго, целый вечер и целую ночь.
Под утро у лагеря стояла целая бригада амазонок.
Я прикинул – эдак человек триста.
Судя по всему, Тамара меня запомнила.
И неплохо.
Нас вежливо разоружили и под конвоем доставили в Иверский монастырь.
Я на секунду представил, как хреново придется ребятам из подразделений Иветты и Абхаза: Тамара никогда не была дурой, и сейчас ее амазонки перебирают окрестные леса кустик за кустиком.
Фигня.
Все равно не найдут.
Эти девчонки не воевали в чужих горах, где для того, чтоб тебя не заметили, нужно стать камнем или
