очень дешевый белый хлеб.
Все может быть.
Вот такая вот, блин, диалектика.
Я прикрутил «Харлей» цепью к древней чугунной тумбе и пошел к воде. Воняло так, что ноздри наружу выворачивало.
Ничего.
Я привык…
Постоял, покурил. Вспоминать ничего почему-то не захотелось. Потом обернулся на тихий металлический лязг. Чумазый подбандитыш лет одиннадцати от роду деловито вскрывал контейнер, прикрученный к багажнику моего байка.
Когда он сообразил, что я его заметил, то сразу же ощерился, продемонстрировав ряд желтых гнилых зубов, и, сплюнув сквозь дырку в этом богатстве, полез за пазуху за дешевеньким самопальным пистолетом.
Не успел, разумеется.
Ага.
Вид такой игрушки, как «Стеблин», действует на некоторых индивидуумов крайне отрезвляюще.
Любителя чужих мотоциклов как ветром сдуло.
И хорошо.
Честно говоря, мне почему-то совсем не хотелось его убивать…
…Дома меня ждал неприятный сюрприз.
У входа в подъезд на ржавеющей металлической трубе, покрытой в глубокой древности толстым слоем голубой масляной краски, жевал дешевую пластиковую зубочистку коп.
И не просто тебе коп, а Коп с большой буквы.
По-другому и не обзовешь.
Никак.
Поручик столичной полиции Борис Костенко.
Мой, кстати, сослуживец по вдрызг проигранной всеми сторонами конфликта кровавой и, как позднее выяснилось, бессмысленной Крымской кампании.
В прошлом.
У меня все – в прошлом…
– За город собрался, Гор?
Вот… мать.
Неужели Макс?
Убью скотину…
– Не понял…
– А что тут понимать. Сержант!
Вот те на!
Из подъезда, лениво поводя плечиком, нарисовалась Красотуля.
Собственной, блин, темноволосой и зеленоглазой персоной.
В черной спецназовской форме, с широкой лычкой старшего сержанта службы внутренней безопасности…
А на вид по-прежнему – лет пятнадцать.
Ну, шестнадцать от силы.
Дела…
Я вытянул вперед руки.
Под наручники.
Попал – значит, попал.
Что тут еще обсуждать-то?
Расслабился.
Таких, расслабленных, копы как раз и имеют.
Аксиома.
Которую я на этот раз почему-то забыл…
Ничего, откупимся.
Не от Костенко, конечно, – этот-то не берет.
Принципиально.
Но на любого Костенко его же собственное начальство имеется.
Которое почему-то всегда очень хочет жрать.
Всегда.
И желательно – чтобы аж в три горла.
Но Боб почему-то медлил.
– За что Рыжего пришил, лишенец?
– А вот здесь извини, господин начальник. Не мое это санитарное мероприятие.
Боб хмыкнул:
– А если даже и твое, то один хрен фиг что докажем. Знакомо…
– И хорошо, что знакомо. Меньше времени потратим. На понт взять хотел, начальник?
– Да нет. Я же тебя как облупленного знаю, капитан. И тебя, и Побегалова твоего. Вот только не пойму…
– Как я докатился до жизни такой?
– Именно, – Боб удовлетворенно хмыкнул. – Ладно, езжай…
А вот это – уже что-то новенькое.
Я даже удивился.
– Запрет на выезды снят. Мосгордумой. Все равно вас, психов, надо стрелять, как бешеных псов. А за городом это и без нас сделают. И за патроны отчитываться не надо.
Ну…
Это он дал.
Когда это спецназ за патроны отчитывался? А?! Не напомните, господин поручик?!
Я достал пачку турецких сигарет.
Дико дорогих и, разумеется, – контрабандных.
Протянул Бобу.
Хорошая новость, что тут говорить.
Просто замечательная…
– Слушай, капитан, – Боб вынул из пачки две сигареты, одну сунул за ухо. – Может, все-таки вернемся к нашему разговору?
– Насчет Крыльев?
Коп кивнул.
Я только скривился, будто вспомнил давно забытое ощущение вкуса лимона во рту.
– Ты же знаешь, что нет. Мы с тобой, помнится, было дело, когда-то вместе дрались в Крыму с УНСО, а эти орелики, хоть намекни, чем лучше? Тем, что они – наши? Тем, что ты среди них, что ли? Так лично мне твоя морда, прости, никогда по этой жизни не нравилась…
– Не гони, капитан. Среди Крыльев нет наци. Ты и сам это прекрасно знаешь. Там все – наши, евреи, хохлы. Даже черные.
Я демонстративно отщелкнул в сторону подъезда окурок такого размера, что за него один оборванец мог вполне спокойно пустить кровь другому.
Точно такому же, как и он сам.
А что?
Могу себе позволить.
Я – капитан.
Это, простите, всему городу известно.
А тем, кому неизвестно, тот же Веточка может лекцию прочитать, если им этого, разумеется,
